Батор (СИ)

Слух Волкова резал подобный официоз, но куда сильнее официоза его заинтересовало иное. Дети смотрели приметливо и на воспитательницу, и на идущего рядом. Олег ответил схожим интересом, только взгляд его прошёлся по одежде и первое, что бросилось в глаза, — это относительная чистота и целость вещей, а уж потом он отметил и относительно чистые лица. А лохматость — взгляд задержался на чёрных кудряшках одного из воспитанников — это дело более чем привычное. «Возможно, всё не так плохо», — приободрил себя Волков, прикидывая в уме обеспечение детского дома, но замер, когда Ольга Петровна спросила:

— Отец твой татарин?

Для Олега мигом перестали существовать и обеспечение, и дети, и коридоры. Взгляд его метнулся на воспитательницу, а внутри всё ощетинилось на заданное. Ему яро захотелось отвернуться и промолчать, потому Олег с трудом подавил в себе это желание — скверно начинать первый день с грубости, особенно в разговоре с представителем властной структуры. Ольга Петровна, несомненно, являлась таковой, учитывая, что именно к её потоку причислили Олега.

— Да, — твёрдо проговорил он, пряча руки в карманах курточки. — Но русский я.

Подняв голову, он осмотрел воспитательницу. Во взгляде её мелькнуло что-то незнакомое, за ним вернулась обратно ставшая, вроде бы, привычной отстранённость. Дальше по коридору они шли также молча.

Олег ещё немного понаблюдал за воспитательницей и решил, что заданный вопрос был задан лишь для уточнения. Хотя странность определённо была — зачем спрашивать то, что и так чёрным по зелёному писалось в свидетельстве? Решив подумать над этим позже, Волков принялся блуждать взглядом по коридору детского дома. Выглядел он так же, как и снаружи, и характеризовался коротким словом «рухлядь», а если точнее — «старая рухлядь».

И уже словосочетание отбросило Олега воспоминаниями к родному Югу и старику Екифовичу, который каждый вечер после работы корпел над такой же старой-старой копейкой. Любил он своё «корыто», а собиравшиеся вечером вокруг него дети любили слушать его истории: о войне, где Екифович молодым партизаном сражался, о партии, для которой не жадничал скверных слов, да о космосе… Говорил, что на Байконуре служил и даже помнил запуск первых людей в космос — в том числе Гагарина, Леонова с Беляевым, и бравую чайку Терешкову… Правда это или нет — Олег так и не успел выяснить, зато помимо историй ему вспомнились запахи выпечки жены и дочери Екифовича. Мудрая жена у него была, умная, но строгая. Мать Олега с ней знакомство водила, как и с дочерью их.

«А потом не стало этого», — уныло подумал Олег, делая вдох. Ни тепла, ни уюта, ни семейного быта — ничего. А истории Екифовича теперь жили в памяти таких, как Олег и других. «Если они выжили и помнят».

Война, пришедшая на Юг, ровняла каждого, но больше всего — с землёй.

Покачав головой, Олег нахмурился: уж больно далеко в думах он ушёл от осмотра коридора детского дома. Итак, коридор. Кроме старости, здесь едва ли что ещё отбрасывало к событиям детства, да и выпечкой не пахло. Старые рыжие половицы полнились трещинами и скрипели. В них кое-где опасно выскакивали шляпки гвоздей. Старые окна в несколько уровней были из дерева и стекла, и по контуру их рам тянулись специальные ленты-скотчи, какими обычно утепляли на зиму. Растений здесь в горшках и вовсе не оказалось, а если и встречались, всех ждала участь «жвачного фикуса» у кабинета директрисы. Да и стены не внушали доверия: выкрашенные в голубой, они контрастировали с белым потолком и ржавым цветом пола. Хотя, в принципе… кому какое дело до цветовой палитры: есть и есть.

Детский дом — чем больше осматривал коридор Олег — напоминал больше коммуналку, в которой он, мать и отч… кое-кто жили последние несколько лет. Только здесь никто не кричал, а если и кричали, то это были детские голоса. «Хороший знак», — рассудил Волков, перебирая пальцами в карманах и ёжась. Память живо напомнила о ругани, какая царила в коммуналке, где драма одной семьи становилась театром для всего дома и улицы.

Прозвучавший рядом хлопок отвлёк его.

Олег обратил внимание на Ольгу Петровну, о чьём присутствии совершенно позабыл. Женщина перетянула ленту, зафиксировав папку, затем, обняв её руками, глянула на воспитанника. Очевидно, теперь они обменялись местами в гляделки. Ольга Петровна изучала его, и вскоре её тонкие губы дрогнули в подобии улыбки. Желая проявить больше доброжелательности, Олег выдавил и из себя подобие улыбки.

— Многое удалось сохранить? — осторожно поинтересовалась она.

— Немногое, — угрюмо отозвался Олег. — Всё в этом рюкзаке. — Он намеренно пожал плечами. — Куртка на мне, только починить бы её. — Волков вскинул руку и продемонстрировал рукав, где красовалась огромная полоса, обнажавшая внутренние спрессованные волокна.

Ольга Петровна будто бы не удивилась, и, как решил Олег, скорее за всю свою работу она видела и не такие следы порчи вещей.

— Поищем заплатку, — осматривая, добродушно заверила она. — Или подберём новое. — Вновь непонятная улыбка. — Ещё может что?