Батумский связной

Татары крадучись пробрались по тюремному коридору. В конце его перед большой решетчатой дверью дремал пожилой солдат. Винтовка его была прислонена к стене чуть поодаль. Керим сделал дяде Мустафе знак держаться сзади и, стараясь не разбудить солдата, тихонько подобрался к нему как можно ближе. Вдруг часовой схватил винтовку и закричал:

— Стой! Кто идет?

Керим в один прыжок подскочил к нему и схватился за винтовку. Старый солдат, однако, оказался силен и достаточно проворен и не отдавал оружие, одновременно громким голосом подзывая подмогу.

Тем временем сзади к часовому подобрался дядя Мустафа и огрел беднягу по голове огромной связкой ключей от камер. Солдат обмяк и повалился на пол, но вдали по коридорам уже с топотом бежала подмога.

Татары поспешно один за другим перебирали ключи, стараясь найти нужный. Наконец замок поддался, дверь тяжело, со скрипом распахнулась, и беглецы выскочили во двор. На их счастье, калитка перед дверью была в это время открыта — в тюрьму возвращался кто-то из надзирателей дневной смены. Керим с разбегу оттолкнул двоих солдат в воротах, и татары выскочили в темный кривой переулок.

— Стой, стой! — слышалось сзади. — Стой, сволочь, стрелять буду!

Вслед за угрозой действительно прогремело несколько винтовочных выстрелов.

Керим, заворачивая за угол, оглянулся и увидел, как дядя Мустафа резко остановился, будто налетел на каменную стену Ноги его подогнулись, и старик упал лицом в уличную пыль.

— Прощай, дядя, — прошептал Керим, — прощай и прости меня… Не могу я вернуться, не могу попасть в руки неверным…

И Керим побежал дальше хорошо знакомыми ему кривыми переулками городских окраин.

* * *

— Вот что я вам скажу, голубчик, — Горецкий задумчиво смотрел на Бориса, выбивая пальцами на крышке стола “Турецкий марш” Моцарта.

Они были в кабинете вдвоем, ночь подходила к концу, за окном наступила особенная глухая предрассветная тишина.

— Вот что я вам скажу. Мы должны господ конспираторов, вашу красавицу баронессу вместе с Вольским, напугать, заставить их перейти к активным действиям. Они хотят отдать вам бриллианты в последний момент, перед самым отходом “Пестеля”, поскольку считают, что это менее рискованно. А мы должны сделать так, чтобы у них земля горела под ногами. Тогда они постараются избавиться от бриллиантов как можно скорее, и мы убьем, что называется, двух зайцев сразу — и конспираторов возьмем с поличным, и ловушку устроим для нашего хромого ювелира. И кроме тою, непрерывная грубая слежка не даст сбежавшему Кериму возможности связаться с ними и опознать вас.

— Что будет с конспираторами, как вы их называете? — поинтересовался Борис.

— Контрразведка ими займется, и татарской “Милли-Фиркой” тоже. Дело политическое, тонкое. С татарами ссориться тоже не с руки. Но эти, Вольский и компания, кроме того, причастны ещё и к уголовщине. Потом, я думаю, их расстреляют.

Борис расстроился. На Вольского ему было наплевать, но красавица баронесса с фиалковыми глазами вовсе не заслуживала того, чтобы её поставили к стенке. Но… на войне как на войне, Борис для неё ничего не сможет сделать…

— А что Просвирин? — спохватился Борис. — Неужели вы его отпустили?

— Отпустил, отпустил, да только не одного, а с Саенкой. Тот за ним издали следит, ни на минуту из вида не выпускает. Вы Саенко не знаете, он в человека как клещ вцепится. Да Просвирин и сам никуда не денется — некуда ему уходить, он теперь все сделает, что мы ему велели.

— А почему, Аркадий Петрович, вы так уверены, что помощник ювелира с Просвириным непременно свяжется?

— По двум причинам: из мести и жадности. С одной стороны, он думает, что это Просвирин его предал, поэтому я появился у Серафимчика, и захочет прояснить с ним отношения. С другой стороны, по описанию Просвирина он настоящий маньяк, ради бриллиантов готов на любое злодейство, и чувствует их издалека, как верблюд чувствует воду. Поэтому Просвирин легко сможет его убедить, что бриллианты, которые передаст вам Вольский, только его и дожидаются. Представим дело так, как было месяц назад. Вы — курьер, перевозящий бриллианты, утром вы отплываете на “Пестеле”, а поселитесь на эту ночь снова в гостинице “Париж”, чтобы все было, как в прошлый раз. Уверен, что ювелир не сможет удержаться от ограбления, ведь он же маньяк.

* * *

На следующее утро господин Вольский поднял занавеску и выглянул в окно. Точно так же, как и полчаса назад, на противоположном углу улицы стоял, прислонившись к фонарному столбу, мордатый тип с незажженной папиросой в углу рта. У него, можно сказать, на лбу было написано слово “филер”. Нахальные глаза филера вылупились на окошко, так что Вольский предпочел тут же опустить занавеску. Что делать? Связаться с баронессой? Но чем она сможет ему помочь? Связаться с татарами? Сбежать из города?

Татарам Вольский не доверял. Точнее было бы сказать, что они ему не доверяли — он был для них чужаком — не татарин, даже не мусульманин — человек далекий от пантюркизма[17].