Бажов

– Через квартал. К собору. Там Кузьмина спросите. Записку вот передайте.

В отделе чувашин-секретарь Кузьмич Кузьмин обрадовался новому учителю.

– Вам куда желательно?

– Много разве мест?

– В сорока трёх школах совсем нет учителей. Да и в остальные пополнения надо.

– Где бы посмотреть?

– Список у нас есть. Карту вон взгляните.

Кузьмин указывает на карту уезда, которая резко делится на две полосы: зеленую и светло-коричневую – лес и степь.

Красными кружками отмечены на карте школы. Только два-три кружка с двойной обводкой. Это школы повышенного типа.

Кирибаев тянется к крайнему пятнышку в северо-восточной стороне зелёной полосы.

Прочитывает вслух надпись: Бергуль.

Секретарь еще больше оживился.

– В Бергуль можно. Там уже давно ждут учителя. Школа там новая.

– И лес там? – спрашивает Кирибаев.

– Лесу там! О-о! Коренной урман. Ремы. Постройки на подбор.

– Далеко отсюда?

– Ну, верст сто с лишним. (Лишек потом оказался тоже сотней.)

– Так вот на Бергуле и остановимся.

– Пишите заявление»[138].

…И дали ему поганую посуду. Потом лечили его народными средствами. Парили в бане до потери сознания и в снег вынесли…

«Вот ведь, ничего себе!», – скажете вы, услышав историю пребывания Бажова в сибирской деревне Бергуль. И чего его туда занесло? И что за посуда такая «поганая»? И зачем истязали баней и снегом? Эти и другие вопросы обязательно возникнут у любознательного читателя. А я стану на них отвечать. Но для начала – несколько слов про Бергуль.

В татарском языке слово «бергуль» означает «берег озера» («бер» – берег, «гуль» – озеро). Всё правильно, село стоит на берегу. Место для него было облюбовано первыми поселенцами Сибири не без основания. Возвышенность меж двух больших пресных озёр, у дороги, идущей из Каинска на север и рассекающей большую красивую берёзовую рощу. В округе прекрасные луга, а дальше чернозёмные пахотные земли, берёзовые и осиновые леса. В низких местах растёт тальник, в колках – смородина, летом в лесах тогда и сейчас множество грибов. Раньше водилось много мелкого и крупного зверя и птицы. Рай, да и только! Но Бажов туда приехал не охотиться. Скорее, он был тем, на кого охотились. В феврале 1919 года, который выдался очень холодным на Урале и в Сибири, будущий писатель скрывался в тех краях от белых. И именно в Бергуле нашёл пристанище под фальшивой фамилией страхового агента Кирибаева. О чём подробно рассказал в своих произведениях. Рассказал, как бежал с Урала. Скитался и скрывался. Как в Татарске из-за кашля его не пустили в гостиницу, как в Барабинске отогревался на вокзале… Пока пути-дороги не привели его в земскую управу Каинска, а оттуда – в небольшое село, таёжный «угол» в 99 дворов, населённый кержаками-старообрядцами.

Я уже приводил цитаты из повести Бажова «За советскую правду». Там он описал и как попал в Бергуль, и о взаимоотношениях со старообрядцами. К слову, еда из «поганой» посуды – это как раз требование старообрядческого устава. Беспоповцам было запрещено есть из одной посуды с иноверцами. Устав гласил, что при нарушении правила произойдёт – ни много ни мало – «соединение с еретиками, принадлежащими к падшему миру». Во как! Но столь экзотическая традиция не помешала жителям села волшебным образом вылечить насквозь простуженного Бажова. Кто знает, что у него было? Может быть, тяжёлый бронхит, а может, и воспаление лёгких, но проверенный столетиями опыт лечебного парения вернул больного к жизни, более того, – поставил на ноги.

Вот картинки:

«…Просторная баня топится по-чёрному. Едкий дым лезет в глаза. Усиливается кашель.

– Без слезы не байня, – шутят бергульцы.

Задыхаясь от дыма, „вучитель“ всё-таки лезет на полок. Попечитель школы усердно нахлёстывает изъеденную „вучителеву“ спину, а „Костька“ поддаёт жару.

Дышать нечем. Кирибаев пробует спрыгнуть на пол, но вмешиваются огромные руки Андрея, которые крепко держат „вучителя“…

Очнулся на береговом снегу Тары. Двое раскрасневшихся нагих мужиков ворочают в снегу щуплое „вучителево тело“. Как только заметили, что он открыл глаза, сейчас же подхватили – и опять в жар.

Опять дышать нечем. Снова обморок.

Очнулся на этот раз в своей кровати. Около стоят те же два мужика в бараньих тулупах, накинутых на голое тело. Один суёт в руки „зингеровскую“ кружку.

Кирибаев жадно припал, но сейчас же захлебнулся и заперхал. Вонючая жидкость обожгла горло.

– Пейте усё, пейте усё, – настаивает Андрей. Учитель делает ещё один большой глоток и окончательно отстраняет кружку.

Андрей с сожалением смотрит на жидкость в „мирском сосуде“ и говорит:

– Хана ж первак. Крепка, знать? – Потом разглаживает усы и пробует. Одобрительно крякает и передает остатки попечителю. Тот делает такой же жест и опрокидывает кружку. Кажет на диво ровные белые зубы и ставит пустую кружку на стол.

– Отдыхайте ж теперь. Мы пойдём у байню домыться.

Кирибаева закрывают горячим еще тулупом, и он быстро засыпает. Спит ровно, спокойно, как не спал уже давно. Проснулся к вечеру. Приступов кашля нет. Зуд тоже исчез бесследно. „Байня“ сделала свое дело. Вылечила!»[139]