— В первый раз я был потрясен их величием, они плыли так, словно ничто не могло их остановить, как мощные военные корабли, и всему, что встает у них на пути, лучше поостеречься. Была в них какая-то религиозная правота, да? Наверное, уже тогда я решил, что стану священником.
Но знаешь, Пол, о чем я потом задумался, что заставило меня отступить? Это то, какими на самом деле чудовищами были эти корабли, ведь некоторые из них достигали в длину полмили. Если они пришли в движение, как их остановить? Дать задний ход во вторник, чтобы остановиться на ленч в среду? Поворачивать сейчас, чтобы принять влево через восемьдесят километров? Неповоротливое плавучее чудовище. Эти капитаны получают много денег и ценят каждый пенни. Одна роковая ошибка, и бац — они уже на телеэкранах по всему миру на фоне пляжей с мертвыми птицами. И все-таки надо ими управлять, этими голиафами, а? Нельзя просто позволить им везти тебя по воле волн. Капитаны этого не могут допустить, как и папы. Правильно, Пол?
— Угу.
Я плыл среди смешения метафор.
— Ты чертишь на карте собственный курс. Чем-то это напоминает игру в шахматы, да? Ты должен просчитать ход судна и возможный ход вражеских фигур на четыре-пять ходов вперед. Я не особенно боюсь ватиканских «аппаратчиков», но хотел бы, чтобы на моей стороне их было больше, чтобы мне не приходилось так часто с ними расправляться. Вот что я об этом думаю…
Он говорил минут десять, проветривая мозги, а я плыл на верхней палубе в его дружеской компании, наслаждаясь его ромом и его дружбой. Но поток его речи прервал котенок, который выбрался из-за дивана и принялся карабкаться вверх по ногам Треди. Котенок был, как и положено, черным с белым воротничком, но самым удивительным были его глаза: один голубой, а другой желтый. Котенок был еще совсем маленьким, но его происхождение легко было определить, ибо вел он себя с веками воспитываемой самоуверенностью бродячих кошек Рима.
— Что это? — глупо спросил я, прерывая монолог Рико. Он помог котенку забраться себе на колени.
— А что, похоже на рубленую печенку? И, пожалуйста, Пол, ни слова. Я уже слышу, что ты хочешь сказать.
Он изобразил меня:
— «Ваше святейшество, если люди узнают, что у вас есть котенок, нам будет некуда деваться от кошек. Доброжелатели станут присылать вам кошек со всего света, Ваше святейшество. Что мы будем с ними делать? Мы не сможем их содержать. Или убить. Кормить их? Представьте, сколько это будет стоить. Это станет тяжким бременем. Нас ждет кризис!»
Папа налил еще рому и передал мне бутылку.
— Это котенок папы, Пол. Я нашел его ночью, когда ходил прогуляться. «В садах Ватикана», сказали бы люди, но ты лучше знаешь где. Вообще-то в Апостольской конституции ничего не говорится о том, что я должен носить белую мантию днем и ночью, а также о том, что я должен сидеть здесь как в тюрьме. Неважно, что скажет служба безопасности. Так что иногда я выхожу, так сказать, прогуляться. Как-то ночью я отправился погулять на Авентинский холм и увидел на тротуаре этого одинокого котенка. Я подобрал его, посадил в карман и принес домой. Его зовут Санти, это сокращение от Сантиссимо.[44] Хемингуэй говорил, что в кошачьем имени всегда должен быть звук «с».
— А что, здорово. Санти — милое имя. Я всегда любил кошек. Конечно, в колледже святого Дамиана мы не можем…
— Ну вот, по крайней мере, это одна проблема, которую я могу решить с помощью телефонного звонка…
— Спасибо, то есть спасибо — нет, думаю, кошка не станет причиной кризиса, но ты знаешь, есть кое-какие сложности…
— Да я пошутил. Но было бы забавно, если задуматься: папская булла о кошках.
Треди посадил котенка на плечо и поднялся, разминая руки и мышцы спины. Была почти полночь.
— Я прекрасно себя чувствую. Отлично поиграли, вкусно поели, выпили хорошего рому и приятно побеседовали, Пол. Мне здесь иногда немного одиноко, неуютно. Спасибо, что зашел.
Треди и Санти проводили меня до двери, и перед моим уходом он положил руки мне на плечи.
— Да благословит тебя Господь,
Я сказал, что, конечно, буду. Но я даже представить себе не мог, как скоро это произойдет.
ГЛАВА 6
День начался вполне обычно.
Каждый год я прохожу два или три курса занятий в разбросанных по всему Риму епископальных университетах, потому что мое религиозное начальство решило, что это хорошо. Думаю, что если сложить мои зачеты за все прослушанные курсы, то мне можно было бы дать ученую степень, но, с другой стороны, будь я более активен, то уже был бы рукоположен в священники.