Базилика

В тот семестр неделя для меня началась с первыми петухами в понедельник на занятиях по нумерологии; это был не мой выбор, уверяю вас. Профессор, теолог из Дании, был чрезвычайно религиозной натурой при полном отсутствии энтузиазма. В то утро я потерял его мысль где-то на переходе от цифры шесть к семерке. Сидевшая рядом со мной симпатичная монахиня из Аргентины остановилась на том же, что и я, этапе и увлеченно рисовала бородача, то ли Че Гевару, то ли кого-то очень похожего, что могло принести ей большие неприятности по возвращении в монастырь.

— В библейские времена все числа имели значения, выходившие за пределы того, что они изображали, — продолжал свой нудный рассказ датчанин, в пятый раз повторяя одно и то же. В классе было около пятидесяти студентов: семинаристы, священники, желающие повысить собственную ученую степень, монахини и несколько мирян; епископские университеты предоставляли недорогое обучение и хороший диплом.

— Семь — это совершенство. Дом мудрости. Семь столпов мудрости; семь тяжких грехов.

Аллилуйя, аллилуйя. К тому времени, когда он добрался до десяти, у меня по телу уже мурашки бегали.

— Десять заповедей. Их могло быть двенадцать, или пятнадцать, или семьдесят восемь, — сдержанная улыбка, — но нет, их — десять. Это число докажет свою божественную ценность, если хотите, но рассмотрим сумму шести заповедей и четырех канонических добродетелей.

На Антонии, монахине из Аргентины, была свежая белая блузка и длинная юбка в цветочек, прекрасно облегавшая фигуру. Она положила ладонь мне на руку, с видом заговорщицы наклонилась ко мне и быстро прошептала по-испански:

— Скучно, как в лифте без зеркала.

— Кофе?

Я заслужил быструю улыбку. Мы с Антонией были не единственными студентами, после перерыва не вернувшимися в класс к датчанину. Из коридора мы отправились в ярко освещенный бар, который как итальянцы, так и жители Ватикана называют кофейней. Я решил, что произвожу хорошее впечатление, но Антония вдруг широко раскрыла глаза от удивления. Не отрывая взгляда от чего-то, что находилось за моей спиной, она чуть не выронила чашку.

На мое плечо легла рука, и я обернулся, полагая, что увижу ватиканского полицейского. Это был швейцарский гвардеец. Я смутно помнил его, но не знал, как его зовут, однако свою алебарду вместе с разноцветным камзолом, который, как говорят, придумал Микеланджело, он оставил дома. Вместо этого на нем была современная униформа: высокая форменная фуражка, серые брюки, темно-синяя куртка и пистолет на ремне. Его можно было бы принять за патрульного дорожного полицейского, если не знать, что в государстве Ватикан, во всех его двадцати кварталах, не так много дорог, по которым можно было бы погонять на автомобиле.

— Вы меня поймали, — сказал я. — Мы сбежали с занятий. Но вам нужен только я. Ее я заставил пойти со мной.

Среди добродетелей швейцарских гвардейцев юмор ценится не особенно высоко. Он даже не улыбнулся. Вместо этого он взял под козырек.

— Серьезная проблема. Командор Галли будет вам благодарен, если вы немедленно прибудете к нему, — громогласно объявил он, словно читая по бумажке.

Громко и ясно. Заканчивай, и вперед.

Пока мы добрались до площади, где нас ждала полицейская машина, я успел на бегу перебрать в голове все возможные варианты.

Господи, прошу тебя. Только не Рико.

Обычно на автобусе дорога с занятий в Ватикан занимает тридцать пять минут. Гвардеец — его звали Курт — преодолел это расстояние на крошечном «Фиате» ровно за тринадцать минут; он несся с холма словно «Феррари», на двух колесах обогнув переполненную площадь Венеции.

— Куда мы едем, Курт?

— Несчастный случай в базилике.

— Кто?

Он пожал плечами.

Вздох облегчения. Это не папа. Все равно это кто-то, вероятно, в определенной степени значительный для Ватикана, раз уж меня подняли по тревоге пятой категории.

— Мертв?

— Какой длинный спуск!

Курт забавлялся. В сельской долине, столетиями поставлявшей в Ватикан швейцарских гвардейцев, эта профессия передавалась из поколения в поколение, от отца к сыну. Преданность папе была у них в крови. Для них важна хорошая осанка, высоко ценится выправка. Ум не обязателен. Мотороллер выскочил из-под колес Курта, едва нас не задев.

— Если мы погибнем, никто от этого не выиграет, — рявкнул я.

— Ха, — издал он грубый швейцарский возглас недовольства, причину которого я не понял, в отличие от значения, поскольку мы на предельной скорости пронеслись по Корсо Витторио, благополучно преодолели развязку на Луонготевере, ибо Господь милостив, промчались по мосту через реку и с включенной мигалкой и воем сирены выскочили на улицу делла Кончильяционе.