Беатриса

Дорогая дочка, мы с моей невесткой Зефириной ломаем себе голову — о каком туалете Вы говорите в своем письме; я запрашиваю об этом Каллиста и прошу Вас, не обижайтесь на нашу неосведомленность. Надеюсь, Вы не сомневаетесь в нашей любви. Мы копим для Вас деньги. Благодаря советам мадемуазель де Пеноэль относительно управления Вашим имуществом, через несколько лет Вы будете владеть значительным состоянием, причем мы не трогаем наличного капитала.

Дорогая Сабина, я Вас люблю не меньше, чем если бы сама выносила и выкормила Вас, и Ваше письмо удивило меня своей краткостью; особенно же беспокоит Ваше молчание о нашем малютке, обожаемом Каллисте; Вы ничего не написали мне и о большом Каллисте. Я знаю, он счастлив, но...» и т. д.

Сабина написала поперек этого письма: «Благородная Бретань! Ложь там — исключение!..» — и положила листок на письменный стол мужа. Каллист нашел письмо и прочел. Узнав почерк Сабины, он бросил бумагу в огонь, решив сделать вид, что ничего не получал. Целую неделю Сабина прожила в тоске, ведомой только неземным или одиноким душам, которых никогда не касался своим крылом демон зла. Молчание мужа напугало Сабину.

«Я ему докучаю, я оскорбляю его! И это называется заботливая супруга... Моя добродетель стала злобной, я унижаю свой кумир!» — думала она.

Эти мысли терзали ее. Ей уже хотелось вымолить прощение за свою вину, но все же Достоверность поспешила доставить Сабине новые доказательства.

Дерзкая и не останавливающаяся ни перед чем Беатриса прислала как-то Каллисту письмо прямо на дом; записка попала в руки г-жи дю Геник; она подала мужу нераспечатанный конверт и при этом сказала дрожащим голосом, чувствуя, что у нее разрывается от боли сердце:

— Друг мой, тебе опять письмо из Жокей-клуба... я узнала духи и бумагу.

На сей раз Каллист покраснел и спрятал письмо в карман.

— Почему же ты его не прочтешь?

— Я знаю, о чем оно!

Молодая женщина молча опустилась в кресло. Ее не лихорадило, она не плакала, но ее охватил безумный гнев: слабые создания в такие минуты мечтают о преступлении, и в их руке ненароком оказывается мышьяк, — для себя или для соперницы... Принесли крошку Каллиста, матери хотелось его понянчить. Ребенок, которого она недавно перестала кормить, стал искать сквозь платье грудь.

— Он-то помнит! — прошептала она.

Каллист прошел в кабинет и там распечатал письмо. Сабина залилась слезами, — так плачут женщины, только когда остаются одни. Горе, так же как и наслаждение, имеет свои законы. Первый приступ отчаяния, который чуть не погубил Сабину, не повторился, как не повторяется первая весенняя гроза. Это западня для сердца, позже сердце уже не застать врасплох, тяжкое состояние подавленности уже пережито, нервы окрепли, и душевные силы напряжены для стойкого сопротивления. И Сабина, уверившись в измене мужа, просидела, сама того не заметив, три часа возле камина с малюткой сыном на руках и очень удивилась, когда Гаслен, произведенный в лакеи, доложил ей, что кушать подано.

— Позовите барона.

— Барон нынче не обедают дома, сударыня.

Знают ли люди, какие муки, какую пытку испытывает молодая жена, двадцатитрехлетняя женщина, сидя в огромной столовой старинного особняка одна, совсем одна, если не считать молчаливых слуг, бесшумно сменяющих блюда?

— Велите заложить карету, — вдруг сказала Сабина, — я еду в Итальянскую оперу.

Сабина надела свое лучшее платье, она особенно тщательно занялась туалетом, — ей хотелось появиться перед публикой одной, улыбающейся, счастливой. Ее мучила совесть за надпись, сделанную на письме свекрови, и она решила победить, вернуть себе Каллиста своей беспримерной нежностью, добродетелями супруги, кротостью агнца. Она хотела обмануть весь Париж. Она любила, любила, как любят куртизанки и ангелы, любила гордо, любила униженно. Давали «Отелло»[58]. Но когда Рубини запел: «Il mio cor si divide»[59], она выбежала из ложи. Подчас музыка, объединяющая в себе гений поэта и певца, могущественнее их обоих! Савиньен де Портандюэр проводил Сабину до подъезда и усадил в карету, так и не догадавшись о причине этого поспешного бегства.