Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Я берусь истолковать это стихотворение, причем не только в собственном его контексте, но и в контексте с другими Воронежскими стихами – и увидеть в них общую тему. В стихотворении ясны морские реминисценции, воспоминание о море, о встречах поэта с морем когда-то, и нынешняя тоска по морю в этом «ровном краю», то есть на воронежской равнине. И тут вспоминается стихотворение «День стоял о пяти головах» с его рефреном: «На вершок бы мне моря, на игольное только ушко», отсюда же и Урал с Поволжьем, куда его тогда везли в Чердынь. Это стихи о тоске ссыльного, печальные элегии Овидия. Это единая тема Воронежских стихов. Да вот хоть такое четверостишие сюда подставить:

Лишив меня морей, разбега и разлета
И дав стопе упор насильственной земли,
Чего добились вы? Блестящего расчета:
Уст шевелящихся отнять вы не могли.

Б. П.: Иван Никитич, я же не спорю с тем, что в стихах, даже самых сложных и, так сказать, самодовлеющих, имеется общеобязательный смысл (ну, не всегда общеобязательный). Но ведь сказать: я сослан в Воронеж и тоскую по морю – это же еще не стихи. Вот это я имею в виду, когда говорю о том, что стихи не исчерпываются своей темой, какой бы тема ни была – хоть понятная, хоть загадочная. Я смотрю, как сделаны стихи, как строчка за строчку и слово за слово цепляются. Понятно, что оксюморон «железная нежность» идет от «ржавчины» в соседней строчке: «И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет». Но это же связь именно слов, а не впечатлений когда-то бывших: слова «железный» и «ржавчина» связаны сильнее, чем любые зрительные реминисценции, если они даже имели место. А как органически появляется слово «ложь»! Ну да, ложь – это то, что поэт вообще должен жить в ссылке, вдали от любимых мест. Но словесно это идет от словосочетания «морей трава». «Длинней органных фуг, горька морей трава Ложноволосая – и пахнет долгой ложью». Тут надо бы траве быть долговолосой, коли она длинна, длинней органных фуг, но поэт называет ее ложноволосой – и это вызывает «долгую ложь»: долгую ссылку, если угодно. Вы видите, как связаны слова: длинная, долгая, ложная, ложь, не говоря уже о связи слов «горькая» и «пахнет». А ржавчина и железо еще аллитерируют с ложью. Это вот и есть то, о чем Мандельштам говорил Рудакову: каждый зародыш должен обрастать своим словарем. Поэт раньше всего и главным образом – слова, мастерство слова. И дело даже не в том, какова лексика поэта – главное, как он со своими словами управляется, какие из них фигуры составляет.

И. Т.: И вот тут наконец можно Бенедикта Лившица вспомнить – поэта, бывшего весьма похожим на Мандельштама, об этом в свое время говорили как о непреложном факте. В той же статье Бухштаба о поэзии Мандельштама как классической зауми есть упоминание о Бенедикте Лившице как поэте мандельштамовской школы – и в частности, по признаку любви к архаическим словам. Но если Мандельштам берет просто русские слова в их архаическом варианте – например, гульбище вместо гулянье, – то Лившиц удаляется уже в глубокую античность, к грекам и римлянам. У него в ход идут такие слова, как алмея, гимен, атанор, орихалк. Но давайте процитируем еще раз статью Бухштаба – то место, где он говорит о Лившице.