Бедная Лиза

Похоже, в те времена, когда Сергей Сергеевич был генералом КГБ, в нем образовалась убежденность, что в мире нет ничего важнее дела, которым он занимается прямо сейчас, и всякий человек должен бежать к нему сломя голову по первому свистку. У шахматистов это, кажется, называется чемпионским мышлением, когда чемпион этот самый считает, что он стоит в центре мира, и взгляды всего человечества устремлены прямо на него, и все с замиранием сердца ждут, что он скажет, и что сделает. Конечно, прямо сейчас Воронцов не просто дурил по старой генеральской привычке, а помогал старшему следователю, но ведь можно было бы догадаться, что старший следователь на службе, что не может он в одну секунду бросить все и мчаться к старику, даже если тот раскрыл заговор мировой закулисы, направленный лично против него, Волина. Тем более затруднительно сделать это в пятницу, когда в конторе у них традиционно начинается запарка, и мозги кипят, и сто тысяч курьеров носятся, и полковник Щербаков мечет в подчиненных громы и молнии по поводу и без оного.

Все вышеперечисленное Орест Витальевич в кратких, но энергичных выражениях изложил старому историку.

– Ладно, – хмуро сказал тот, помолчав самую малость, – приезжай сразу, как сможешь. Если вообще сможешь, конечно.

И повесил трубку, оставив старшего следователя ломать голову над таинственным смыслом его последней фразы.

Так или иначе, сразу окончании рабочего дня Орест Витальевич направился домой к генералу.

– А, – сказал тот, открыв дверь и увидев Волина, стоящего на лестничной площадке, – явился все-таки. Я-то думал, вас там уже всех на рога поставили.

– Кто именно поставил, – терпеливо спросил старший следователь, проходя в квартиру, – и на какие еще рога?

– Известно, какие, – закряхтел генерал, усаживаясь в свое любимое кресло, – известно, кто. Чрезвычайное-то положение вводить будем или как?

Но Волин сегодня категорически отказывался понимать его ребусы и кроссворды.

– Сергей Сергеевич, вы вообще о чем?

Несколько секунд генерал молча изучал его физиономию.

– Выходит, наш героический Следственный комитет, как обычно, все узнает позже всех, – резюмировал он наконец.

– Да о чем узнает, – разозлился Волин, – что вы все загадками говорите? Случилось что-то страшное или как?

– Пока нет, но обязательно случится, – припечатал старый историк. – А ты пока сходи на кухню, чайку поставь. Как говорил один персонаж, пусть хоть весь свет провалится в тартарары, а мы свой чай обязательно выпьем.

Старший следователь пожал плечами и двинул на кухню. Попутно он вытащил смартфон, заглянул в новости и в Телеграм – всюду была тишь, гладь и Божья благодать. Что имел в виду генерал, произнося свои эсхатологические речи, не знал, наверное, даже он сам.

– Да, – хмуро сказал себе Волин, – старость, определенно, не радость.

Когда спустя десять минут он вошел в гостиную, неся на подносе темно-коричневый глиняный чайник с такими же чашками и печенье, генерал хмурясь, глядел в экран ноутбука. Старший следователь решил ничего не спрашивать: надо будет, генерал все скажет сам.

Поставил поднос на стол, снял с него чайник, чашки, вазочку с печеньем. Посмотрел на Воронцова.

– Как тебе новая порция дневников нашего Нестора Васильевича? – спросил Воронцов, не отрываясь от ноутбука.

– Ну, как, как… денег жалко, – отвечал старший следователь. – 65 тысяч франков Загорский ведь так и не получил.

– Не получил, – согласился генерал, – а ведь тогдашние франки – это не то, что нынешние евро. Хотя и нынешние тоже бы ничего, не помешали. Ну, а если по существу?

Волин почесал нос. А если по существу, то непонятно, чем все дело закончилось. Ну, то есть понятно, что Джоконда вернулась назад, в Лувр, а вот что было с несчастным Перуджей?

– Ты будешь смеяться, но с Перуджей все было тоже очень хорошо, – сказал Сергей Сергеевич. – Загорский как в воду смотрел. Коллекционер Марио Фрателли, которому написал Перуджа, отправился к хозяину галереи Уффици, подлинность «Джоконды» была установлена, полиция изъяла ее, а похитителя отправила под арест. Полицейским Перуджа сказал именно то, что велел ему Загорский, и это же повторил на суде. Патриотизм Перуджи тронул суд, ему дали год тюремного заключения, а отсидел он и того меньше – семь месяцев.

Старший следователь только руками развел, услышав такое: чудеса в решете!