Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя

Анна с благодарностью улыбалась повстанцам за заботу, отмечая про себя, что, пожалуй, только напряжение, в котором она находилась, стоя под дулами австрийских солдат, не позволило ей прежде разглядеть «армию» Энрике. Но если бы она столкнулась с ними при других обстоятельствах, то, скорее всего, посчитала бы за разбойников — чумазые, в изорванной одежде, с озлобленными гонениями и боями лицами. И лишь Энрике был образцом элегантности, правда, весьма своеобразной. И этот костюм, как поняла из его рассказа Анна, он позаимствовал у своего учителя.

Гарибальди ввел моду на красные шерстяные рубашки и привезенное им с собою из Америки пончо — одежду индейцев и гаучо: квадрат тканой материи с вырезом для головы, который лежал на плечах свободно, подобно древнегреческой тунике, и был в основном двух цветов — серого или белого. Артистичный и эмоциональный Энрике носил белое пончо, придававшее его и без того необыкновенной внешности еще большую неотразимость.

Высокий и статный, словно бог Аполлон, он сидел в седле с непринужденностью и той свободой, которая выдает в человеке долгий опыт общения с лошадьми. Энрике напоминал мифологического кентавра — он будто составлял со своим конем единое целое, и лассо, прикрепленное к луке седла, казалось Анне свернувшимся в его руках змеем-искусителем. Природа действительно щедро одарила ее спасителя. Энрике был красив, прекрасно воспитан, хорошо образован и так эмоционален, что она невольно подпала под его обаяние и оказалась во власти той удивительной энергии, на которую способны только молодость и горячая латиноамериканская кровь.

Энрике был вдвое младше Гарибальди, но уже сражался вместе с ним в войне между Уругваем и Аргентиной. Это оказались тяжелые дни для его родины. Монтевидео, один из красивейших городов Нового Света, который называли американским Парижем, несколько лет находился в осаде, за что был именован Александром Дюма «Новой Троей». Вместе с другими жителями города Энрике рыл оборонительные рвы и работал в плавильных мастерских, где из оград отливали новые пули и пушки. Для создания заградительных сооружений горожане использовали даже старинные портики, оставшиеся со времен испанского завоевания американского континента.

Удивительное дело — Анна, еще недавно падавшая от усталости и переживаний, чувствовала себя легко и с восхищением слушала сказания Энрике о его боевом прошлом, которое изобиловало невероятными приключениями и опасностями, то и дело подстерегавшими солдат Гарибальди. Энрике не давал угаснуть огню, подбрасывая в него собранный сто спутниками сухостой и кустарник, и в какой-то момент Анна поняла, что тишина вокруг них совсем иного свойства, чем здоровый сон крепких и мускулистых мужчин. Оказалось, что почти никто не спит. Все повстанцы, подперев рукой головы, как завороженные, слушали рассказы командира о славных подвигах в долине Параны.

Флот Гарибальди — Энрике служил на одном из его трех кораблей, «Конститусьон», — смело прорывал блокаду аргентинского флота, организуя мелкие десанты и отвлекая корабли противника на себя, давая возможность тем временем торговым судам синьора Веги привезти в Монтевидео продовольствие, которого городу так не хватало. «Гарибальди выходит!» — кричали на молу и улицах, когда флотилия покидала порт. Восторженные крики приветствовали и возвращение судов, каждый раз казавшееся горожанам настоящим чудом.

Энрике был с Гарибальди и в том знаменитом сражении в долине реки Сан-Антонио, где, попав в засаду превосходящих сил противника, сто восемьдесят пехотинцев не просто выстояли против полутора тысяч человек кавалерии и пехоты, но почти все выжили и с триумфом вернулись домой, обратив аргентинские войска в унизительное бегство. И поэтому, когда весть о восстании в Италии дошла до Монтевидео, Гарибальди (он был родом из Ниццы) засобирался домой. А с ним и большинство тех, кто жил и сражался с генералом рука об руку в Уругвае.

Отец Энрике объявил о подписке, чтобы зафрахтовать большое судно, и первым внес в созданный для этих целей фонд первую тысячу песо. И вскоре шестьдесят три человека (все — молодые, но уже закаленные в огне сражений) поднялись на борт бригантины с таким многообещающим названием — «Ла Сперанца» («Надежда») и переплыли океан, чтобы присоединиться к восставшему народу Италии.

— Увы, — тихо посетовал Энрике, когда рассказы о заокеанских подвигах Гарибальди закончились, и его спутники снова потянулись к своим спальным местам, — Италия преподнесла нам сюрприз, на который мы совершенно не рассчитывали. Знаете, там, вдали от родины моих предков, я рисовал в своем воображении образ угнетенного народа, который, едва мы соединимся с ним, выйдет к: нам навстречу с флагами и праздничными кувшинами вина. Но когда мы преодолели океан и высадились в Ницце, то вдруг превратились в наемников, от которых крестьяне шарахаются, а священники считают посланниками дьявола.

— Человека всегда пугает неизведанное, — мягко сказала Анна. — Вы приехали из такого далека, что многим, вполне возможно, кажетесь чем-то нереальным.