Бедность не порок

Рецензент «Северной пчелы», скрывшийся за псевдонимом «Эрмион», писал: «Г-н Садовский понял и дивно решил задачу автора. Он представил не пошлого пьяницу, негодяя, шута, а несчастного человека, увлеченного в разврат легкомыслием, дурным обществом и злобою других. В нем говорила горечь безотрадного раскаяния, в котором отзывались звуки светлого ума и доброго сердца. Другие артисты (и с большими дарованиями) в этой роли смешили нас, Садовский извлекал слезы простотою, истиною, глубоким чувством». С обстоятельной статьей «Садовский в Петербурге» выступил И. И. Панаев. «Роль Любима Торцова есть торжество Садовского, — писал критик, — вся сила, глубина и широта его таланта являются здесь во всем величии». С большим воодушевлением критик отмечал: «…счастлив писатель, нашедший такого истолкователя и исполнителя своих произведений, такое счастье не всем выпадает на долю; счастлив в свою очередь и актер, нашедший писателя, доставившего ему возможность обнаружить перед публикою всю силу, великость и разнообразие своего таланта!».

В 1855 г. роль Любима Торцова впервые сыграл знаменитый русский актер М. С. Щепкин. Он выступил в Нижнем Новгороде на летней ярмарке и, по его собственным словам, «играл 19 спектаклей и из них 14-ть сряду каждый день…». В письме к сыну 22 августа 1855 г. Щепкин объяснил причины, которые заставили его взяться за эту роль: «Живя на даче нынешнее лето, я от скуки выучил роль Любима Торцова из комедии „Бедность не порок“, в которой Садовский так хорош, но сама по себе роль при его игре грязна. Чем более я вникал в оную, тем более убеждался, что в ней можно отыскать чисто человеческую сторону, и тогда самая грязь не будет так отвратительна, но как я не слишком доверяю моей старой голове, то мне нужно было для полного убеждения ее сыграть где-нибудь. В Москве играть ее было неловко <...> а сыграть мне было нужно эту роль. Это была потребность души, и вот причина моей поездки…».

Впечатления современников артиста о первом спектакле с его участием передал Е. И. Якушкин: «Щепкина, разумеется, принимали отлично… Игра Щепкина была, по моему мнению, слаба: во 1-х, он с самого начала расчувствовался и беспрестанно плакал, во 2-х, он произносил свою роль как-то нараспев — чего я прежде за ним но замечал <...> Тотчас после окончания комедии я пошел в уборную к М. С. Там уже сидели Боткин и Анненков. Оба превозносили до неба игру Щ<епкнна>. В. П. Боткин беспрестанно повторял: „Прекрасно, прекрасно, превосходно“, а П. В. <Анненков> уверял, что М. С. создал совершенно новое лицо. „Видите ли что, — сказал М. С., — Садовский не дает никакой жизни этому лицу, поэтому прекрасная роль пропадает, а лицо это мне знакомое; я вам рассказывал про Пантелей Иваныча, мне стоило только вспомнить о нем, чтобы понять роль. Это не простой пьяница, — а прекрасный, добрый, благородный человек, который по несчастью спился…“».

Присутствовавший на спектакле рецензент «Санктпетербургских ведомостей» А. Чужбинский писал: «Первый раз удалось мне видеть Щепкина в роли Любима Торцова, и хотя он задумал ее совершенно иначе, чем Самойлов, однако, исполнил очень хорошо. Щепкин даже более похож на Любима Торцова, сколько я понимаю эту роль».

Достойного исполнителя роли Любима Торцова петербургский зритель нашел в лице еще одного замечательного русского актера — П. В. Васильева, сменившего на Александрийской сцене В. В. Самойлова. О гастролях Васильева в Москве писал А. Н. Баженов: «…актер передал роль Л. Торцова необыкновенно отчетливо, сильно прочувствовал и особенно хорош был в сценах с братом: тут у него вырывались иногда такие правдивые задушевные ноты, которые шли прямо к сердцу. Строгость, с которой отнесся молодой исполнитель к роли, делает честь ему и свидетельствует об его серьезном взгляде на искусство: в нем ни разу не заметно было желания посмешить публику, он не позволил себе ни одного фарса». Сравнивая, однако, игру Васильева с исполнением Садовским этой роли, критик отдавал предпочтение последнему: «…разница между тем и другим исполнением заключается в том, что Торцов—Васильев легче относится к своему положению, а потому как будто и добрее и не так зол на брата, тогда как Торцов—Садовский глубже горюет о своей печальной доле, подавлен ею, в брате видит заклятого врага своего, а потому шутка его злее и более отзывается сарказмом, а сам он флегматичнее».

Об игре Васильева драматург Д. В. Аверкиев говорил, что он «досказывал автора» и стремился, «как можно глубже, как можно человечнее изобразить данное лицо». Аверкиев писал: «В Любиме Торцове он плакать вас заставлял <...> Да, горька эта глубокая ирония над самим собою; горько это самоочищение; эта трудная дорога, чтоб „человеком стать“». Такой актер, по мнению Аверкиева, — «это наука, это воспитание, это правда, это польза».