Бедность не порок

Гончаров в неоконченной статье об Островском, высказывая мысль о психологизме его пьес, сослался в качестве примера на героев комедии «Бедность не порок». «У Островского, конечно, не сложен психический процесс — он отвечает степени развития его героев и также ограничивается условиями драматической формы. Но у него нет ни одной пьесы, где бы не был затронут тот или другой чисто человеческий интерес, чувство, жизненная правда. Рядом с самодурством, в такой же грубой форме, сквозит человечность (например, в Любиме Торцове).

Автор, даже вопреки строгим условиям критики, почти никогда не оставляет самодура кончить самодурством — он старается осмыслить и отрезвить его под конец действия — например, того же Торцова (брата) или Брускова, — не слушая голоса логической правды и увлекаясь симпатией ко всему этому своему люду».

В. Ф. Лазурскнй в своем дневнике, приводя высказывание Льва Толстого, отметил: «Из пьес Островского Лев Николаевич особенно любит „Бедность не порок“, называет ее веселой, сделанной безукоризненно, „без сучка и задоринки“».

История первой постановки комедии в Малом театре неразрывно связана с именем талантливого исполнителя образа Любима Торцова — П. М. Садовского, которому и посвящена эта пьеса. Все рецензии и отзывы, воспоминания и письма современников единодушны в оценке исключительного совершенства игры актера.

Именно игра Садовского привела в экстаз Ап. Григорьева, воспевшего первую постановку пьесы высокопарным слогом оды:

«Поэта образы живые
Высокий комик в плоть облек…
Вот отчего, теперь впервые
По всем бежит единый ток:
Вот отчего, театра зала
От верху до низу, одним
Душевным, искренним, родным
Восторгом вся затрепетала.
Любим Торцов пред ней живой
Стоит с поднятой головой,
Бурнус

напялив обветшалый,С растрепанною бородой,
Несчастный, пьяный, исхудалый,
Но с русской чистою душой…»

Вспоминая Садовского в этой роли, Д. А. Коропчевский писал: «Я, как теперь, вижу оборванного, небритого, съежившегося от холода человека <...> Он входит в комнату, приподняв плечи, и плотно прижав руки, засунутые в карманы, как жестоко иззябший человек; и в этой жалкой позе он умеет придать себе достоинство, вызвать одновременно и искренний смех, и глубокое участие, и живой интерес <...> Что-то истинно трагическое, величавое было этом нищем…».

Современники писателя восприняли Любима Торцова как явление типическое, разговор на злобу дня. Основываясь на воспоминаниях очевидцев, П. О. Морозов писал о созданном Садовским незабываемом и удивительно глубоком образе: «Выражаясь языком того времени, артист „возвел в перл создания“ один из типов, довольно обычных в старой купеческой Москве. Не чуждые ни способностей, ни доброго сердца, эти люда, спившиеся с кругу, теряли всякое чувство приличия, не думали скрываться от публики в своем зазорном виде; напротив, любили появляться в людных местах, особенно в Гостином дворе, где проказили и юродствовали на потеху сидельцев и проходящих. Некоторые из них были грамотны и поэтому, встречаясь с прохожими, декламировали перед ними какие- нибудь стихи, например „Мужайся, стой и дай ответ!“ (подражание „Иову“ Ломоносова) <...>.

В то время манера мочаловской дикции была усвоена многими, и тон трагика в стиле Мочалова был довольно распространен в Москве. Эту трагическую декламацию и усвоил Садовский для роли Л. Торцова: этим тоном он передавал свою исповедь Мите, и в его передаче удивительно соединялись и напускной трагический пафос, и паяснические выходки, и глубокое задушевное чувство…».

С. В. Максимов в своих мемуарах отметил, что, по сведениям, полученным из достоверного источника, «основа того рассказа о похождениях купеческого брата, предавшегося загулу и потерявшегося, на которой возник высокохудожественный образ Любима Торцова», принадлежит И. И. Шанину, близкому знакомому драматурга в пору его молодости. Шанин был умный человек с бойким словом, своеобразным взглядом на купеческий быт и умением давать остроумные, меткие характеристики. «С его бойкого языка, — писал Максимов, — немало срывалось таких ловких и тонких выражений и прозвищ (вроде, например, „метеоров“ для пропащих, пропойных людей), которые пригодились в отделке комедий…» В труде Н. М. Барсукова также есть указание на то, что тип Любима Торцова целиком вылился из рассказов И. И. Шанина.