Бедные углы большого дома

— По правд сказать, братъ, мн противно твое отношеніе къ матери, — продолжалъ Приснухинъ. — Пріучила она тебя считать ее неблагородною, а себя благороднымъ, вотъ ты и гонишься за разными дипломами и свидтельствами. Бери ихъ, они не мшаютъ, только сдается мн, что будешь ты чиновникомъ вонъ такимъ, какъ т, что съ моимъ отцомъ фальшивыя квитанціи писали…

Ардальонъ покраснлъ и отвернулся. Вс помолчали.

— Что теб вздумалось ссориться на прощаньи? — ласково спросилъ онъ чрезъ нсколько минутъ.

— Это не ссора; я просто сказалъ, что я думаю, — отвтилъ Порфирій. — Не обижайся, братъ! Всхъ насъ зала нужда. Вотъ взгляни, и он вс горюютъ, — указалъ онъ на женщинъ, сидвшихъ въ комнат маіорской дочери. — Твоя мать плачетъ, что не можетъ жить по своему неблагородству съ тобою, а ты привыкъ къ этой мысли и поврилъ, что это правда. Моя мать мучается, что я изъ-за нея здоровье гублю; а скажи я, что я переду, она меня удержитъ. Да и не можетъ не удержать… Впрочемъ, и я-то не уду. Что я безъ ея любви?.. Кому нуженъ?

— Порфирій, мы васъ любимъ, — промолвила тихо Варя.

— Полноте, Варвара Семеновна! Мы привыкли другъ къ другу, а кто кого любитъ — это узнаемъ посл, когда другъ другу помочь будетъ нужно. Кто первый прибжитъ на крикъ, — тому и дипломъ на любовь…

Вс помолчали.

— А вдь это вы правду говорили о томъ, что насъ бдность зала, — замтила Варя. — Вотъ и Ольга Васильевна унижается, потому что и я, и она бдны.

— Разумется. Долго я раздумывалъ, — задумчиво произнесъ Порфирій:- и увидалъ, что какъ ни бейся каждый изъ бдняковъ, а въ конц-концовъ все то же выйдетъ, — придется или разойтись другъ съ другомъ, какъ Ардальону съ матерью, какъ Вар съ Ольгой Васильевной, или губить себя другъ для друга, какъ губимъ себя мы съ матерью… Мн работать за троихъ приходится и о себ думать нельзя, а ее это грызетъ, — а разстанемся, такъ еще хуже будетъ обоимъ… Вотъ если бъ мы вс вмст-то остались жить, такъ дло лучше бы было…

— Ну, нтъ; я ужъ не осталась бы больше здсь! — воскликнула Варя.

— А были вдь и хорошіе дни, — элегическимъ тономъ произнесъ Ардальонъ:- помнишь Варя, какъ мы дтьми играли въ этой же комнатк, твой отецъ былъ живъ. Порфирій въ т годы еще буянилъ на двор, иногда забгалъ и къ намъ. Все, каждая мелочь оживаетъ теперь передъ моими глазами и заставляетъ меня горевать объ этихъ дняхъ.

— О чемъ тутъ горевать, если все это надоло! — воскликнулъ Приснухинъ.

— Совсмъ не надоло; кто теб это сказалъ? Я всей душой радъ бы воротить это время.

— Оно и воротилось бы, если бы не надоло теб нытье твоей матери, вчная праздность Любови Алексевны и вчныя сплетни Игнатьевны. Вар тоже надоли и поцлуи, и пирожки Ольги Васильевны… Глупая, братъ, это жизнь и настроился ты на скорбь о ней, потому что ты ныть любишь. Душно было здсь и глупо прошло наше дтство. Слышались здсь ласки, но звучали он словно заупокойное пніе, точно все кого-то отпвали здсь. Вс о хлб охали, а добывать его никто не умлъ… Вотъ и мы выросли тоже олухами, не знаемъ, какъ взяться за дло и какое-такое это дло будетъ. Чортъ съ ней, съ этою жизнью, и да благословитъ Господь этихъ бдныхъ женщинъ за ихъ любовь къ намъ!

Лицо Приснухина горло лихорадочнымъ румянцемъ, и глаза сверкали уже не дтскимъ огнемъ.

— Давеча, — продолжалъ Порфирій страстнымъ тономъ:- кто-то изъ васъ сказалъ о вашей любви ко мн. Вотъ эта-то любовь другъ къ другу есть все, что дала намъ хорошаго прошлая жизнь. Но мы еще сами не знаемъ, что такое любовь. Мы только цловать другъ друга умемъ, а когда-нибудь понадобится и помощь, и не нужны будутъ поцлуи. Я это уже испыталъ. Меня мать цлуетъ теперь, братья ласкаютъ, а никто изъ нихъ не могъ мн пособить, не могъ научить меня въ эти тяжелые дни. Дорого я далъ бы если бы кто-нибудь поддержалъ меня теперь… Придется, можетъ-быть, и вамъ испытать такое горе, тогда идите ко мн,- я помогу. Не знаю, поможете ли вы мн, но я за себя ручаюсь.

Тонъ этихъ задушевныхъ словъ былъ до того искреннимъ, что ихъ нельзя было назвать хвастовствомъ. Ардальонъ, съ свойственной ему чувствительностью, бросился на шею къ Приснухицу. Варя тихо подошла къ нему и поцловала его. Онъ вспыхнулъ и, совершенно растерявшись, прильнулъ губами къ ея рук.

— Варя, я васъ очень люблю! — взволнованнымъ голосомъ прошепталъ Порфирій.

Вар даже и въ голову не пришло, что ей объяснялись въ любви, что эти слова вырвались изъ глубины этой открытой, честной души.