Бедные углы большого дома

— Нтъ, нтъ, душечка, я не скажу! Вы, можетъ-быть, ей родня?..

— Нтъ, мы чужія, мы совсмъ чужія, у меня нтъ родныхъ, — сухо, но торопливо произнесла Варя и покраснла.

— Ну, такъ я могу сказать! Она такая смшная! Я ее не знаю сама, но въ город о ней говорятъ. Она вхожа въ десятки домовъ; везд поспетъ она; мн разсказывали про нее. Она воруетъ у всхъ кушанье, у нея привязные карманы. Ее вс зовутъ побирушкой. Это типъ старой двы-учительницы…

— Это неправда! — воскликнула Варя и покраснла еще боле, сознавая, что она лжетъ, что это правда, гадкая для нея самой правда.

— Вотъ мило! Разумется, она вамъ не покажетъ своихъ похищеній. Вс жидоморки притворяются, что он ничего не берутъ отъ другихъ. А что она побирается — это врно. И вы, душечка, остерегайтесь ея; можетъ-быть, она выпрашиваетъ это для васъ, чтобы не такъ было стыдно самой. Она вашу репутацію можетъ испортить, пользуясь тмъ, что вы не имете знакомыхъ въ свт…

Варя поблднла… Ей стало, какъ день, ясно, что Ольга Васильевна выпрашиваетъ для нея эти пирожки, просить милостыню для нея. Варя вполн поняла только теперь, какъ отвратительно поступала Ольга Васильевна; она сообразила даже, что Ольга Васильевна не по бдности, не по привычк жить скромно, но по желанію не вводить ее Варю, въ свтъ, не знакомитъ ее ни съ кмъ за исключеніемъ Гребешковыхъ, — вдь въ первомъ новомъ семейств знакомыхъ Варя узнала бы истину, а этого-то и боится Ольга Васильевна. Варя негодовала до глубины души. Злоба, стыдъ, отвращеніе мшались въ ней въ одно тяжелое чувство. Въ день этого знаменитаго открытія истины Ольга Васильевна возвратилась домой усталая и предложила Вар, по обыкновенію, пирожки.

— Что это вы, Ольга Васильевна, пирожки отвсюду таскаете? — сказала съ раздраженіемъ Варя, замнивъ обычное «мой другъ» боле вжливыми и боле холодными словами.

— Душа моя, ты ребенокъ, и я знаю, что ты любишь лакомиться, — начала простенькая Ольга Васильевна.

— Но не милостынею, не обглодками! — прервала ее Варя.

— Об-глод-ками! — съ недоумніемъ повторила Ольга Васильевна и печально начала вертть пирожокъ, точно желая удостовриться, дйствительно ли онъ обглоданъ.

— Разумется, обглодками. Разв вы думаете, что я не понимаю, что вы выпрашиваете эти пирожки, что вы на мое имя выпрашиваете ихъ, жалуясь, что вамъ нечмъ меня кормить, марая мою репутацію, заставляя людей указывать на меня пальцами…

— Варя! Варя!

Ольга Васильевна тихо положила пирожокъ на столъ и начала безъ всякаго сознанія рыться въ рабочемъ столик. Уже нсколько крупныхъ, горячихъ слезъ упало на руки, но она ихъ не замчала и все чего-то искала. Наконецъ, она вынула вышивку и начала работать, но игла не попадала въ матерію, глаза ничего не видали, а слезы все текли и текли… Ни одного вздоха, ни одного упрека не вырвалось изъ груди Трезора; но Варя смутилась и, сознавая всю свою правоту, почему-то стыдилась взглянуть на эту безмолвную, покорную фигуру со слезами на щекахъ. Варя сконфуженно ходила по комнат. Прошло съ часъ времени. Игнатьевна вошла объявить, что самоваръ скиплъ.

— Можете его подать, Авдотья Игнатьевна, — произнесла Ольга Васильевна, поспшно отирая катившуюся по щек слезу.

Самоваръ подали.

— Варичка, не послать ли за сухарями? — спросила Ольга Васильевна.

— Нтъ… Я не хочу…

— Я теб налила, мой другъ… Какъ экзаменъ? — раздался робкій вопросъ. — Ты меня встртила такъ… то-есть, ты была раздра… Ахъ, Боже мой!.. Ну, какъ же прошелъ экзаменъ?

Ольга Васильевна терялась и не находила словъ; ей хотлось объяснить, что она боится, не произошло ли раздраженіе Вари отъ неудачи.

— Ничего, хорошо.

— Ну, слава Богу, слава Богу! Ты меня… про… прости… не сердись! — шопотомъ произнесла Ольга Васильевна и неожиданно припала губами къ рук Вари.

Несчастное существо въ теченіе часа раздумывало о своей судьб, перебирало всхъ своихъ знакомыхъ, родныхъ, представляло себ свое будущее и видло, что среди всего этого волнующагося міра оно теперь стало не нужно никому; что этотъ людный городъ для него пустыня, гд оно видитъ только одного близкаго живого человка — Варю, и этотъ-то человкъ готовъ уйти. Ольга Васильевна испугалась могильнаго одиночества среди тысячеустной толпы…

Варя вся вспыхнула, у нея сердце перевернулось отъ этого поцлуя; она за что-то даже упрекала себя, хотя понимала, какъ глубоко виновата передъ нею Ольга Васильевна, какъ скверно поведеніе послдней, но по доброт, по великодушію, столь свойственнымъ молодымъ двушкамъ, подобнымъ Вар, простила Ольгу Васильевну и тихо поцловала ее. Ольга Васильевна разрыдалась…