Бедные углы большого дома

— Это точно-съ! — ввернулъ мщанинъ. — Вотъ теперь хоть бы и объ кошк сказать. Тоже, кажется, такъ себ: дрянь — скотина. Ну, а сколько бы ни хало на телг людей, все ничего, присади же къ нимъ только кошку — и пойдетъ лошадь въ мыло, въ мыло; совсмъ умается. Ужъ такое животное отъ Бога эта кошка!

Вс молчали, вроятно, скорбя о судьб Вари и ея отца. Покойникъ попрежнему пугалъ своими пятаками. Читальщикъ-сосдъ гнусливо бормоталъ что-то себ подъ носъ, катая восковой шарикъ и выскабливая изъ-подъ ногтей грязь. Онъ читалъ у всхъ покойниковъ въ дом „по сосдству“, а плату нердко получаль натурою, то-есть штофъ въ день и приличную закуску.

— А деньги-то за гробъ, Авдотья Игнатьевна, оставятъ онъ или собирать отъ продажи имущества будете? — спросилъ мщанинъ, высматривая ястребомъ комнату.

— Нтъ, батюшка, на гробъ и попу оставилъ. Всмъ этимъ распорядился. Халата даже шить не веллъ, въ сюртук приказать хоронить, да и тотъ сзади не разрзать…. Ужъ языкъ, это у него мшался, а говорилъ:- „Не надо халата!.. Что я — мастеровой, что ли?.. Не ржьте сюртука, задомъ стать будетъ нельзя…“ Остальное-то продавать будемъ. Варюшк деньги на первый случай нужны. Ничего-то у нея нтъ!..

— Да-съ, богатая невста осталась! Истинно безприданница!..

— Поди-ко, сюда полиція носу не покажетъ имущество опечатывать.

— Побоится; что все на сургуч останется!

— Охъ! хлопотъ-то сколько! Не знаю я, справлюсь ли, успю ли все обдлать, — жаловалась Игнатьевна, и вс прочіе добрые люди признались, что у нихъ дла много, что едва ли они успютъ сдлать все нужное.

И когда же у человка бываетъ мало дла? Помните, читатель, катъ вы торопились на-дняхъ по длу, когда вамъ попался вашъ знакомый и въ теченіе часа передавалъ вамъ и о родинахъ, и о крестинахъ, и о похоронахъ у какихъ-то Ивановъ Ивановичей и Матренъ Кузьминишнъ, а другой знакомый затащилъ васъ въ кондитерскую и разсказалъ вамъ смшную исторію Амаліи едоровны, любовницы Василія Васильевича, съ которымъ друженъ родственникъ вашего начальника? Пропасть дла было у васъ въ этотъ день, страшно вы торопились.

Толпа любопытныхъ, между тмъ, росла. Покойника ежеминутно осматривали, приподнимали надъ нимъ простыню. Боязливые люди, осмотрвъ его до мельчайшихъ подробностей, разспросивъ всю его, всему дому извстную, исторію, трогали его за большой палецъ ноги, чтобы онъ не пригрезился имъ ночью, и сильно боялись, что патентованный способъ можетъ не помочь, какъ выдохшійся персидскій порошокъ. Они очень, очень боялись смотрть на покойниковъ! Мухи бродили по лицу трупа, какъ бы желая ободрить людей и сказать имъ: да смотрите, онъ и насъ нон спугнуть не можетъ! Настала ночь, насталъ еще день, время шло своимъ чередомъ, шумно, дятельно и, признаюсь съ сожалніемъ, очень прозаично, безъ всякой торжественности. И помилуйте! какая торжественность можетъ быть въ смерти какого-нибудь бдняка Семена Мартыновича въ чаду глубокихъ соображеній? Насталъ и третій день. Черноглазая Варя въ черненькомъ ситцевомъ платьиц снова стояла у трупа, въ послдній разъ рыдала надъ своимъ отцомъ. Вотъ передъ нею закрыли его крышкою и понесли съ лстницы, гд раздавались крики разныхъ чиновниковъ, иногда черезъ мру и опасно либеральные.

— „Вотъ ужъ чисто петербургская лстница! — кричали безумные смльчаки. — Каковы у насъ домохозяева-то! Ой, вы меня придавили гробомъ! Выше, выше поднимайте на поворот черезъ эти проклятыя перила. На конную площадь вывелъ бы я здшняго хозяина!“

Наконецъ, гробъ снесли внизъ, поставили на дроги, и дв клячи, вроятно, завидовавшія участи каждаго покойника, кряхтя, потащили дроги. Чиновники обтерли съ пальцевъ приставшее къ нимъ сусальное золото и спокойно выпрямились для шествованія за гробомъ, такъ какъ ихъ ропотъ и протесты не навлекли на нихъ ршительно никакихъ дурныхъ послдствій. Все народонаселеніе большого дома было обращено въ глаза, изо всхъ оконъ торчали головы, матери отталкивали дтей, чтобы достать лучшее мсто, дти карабкались имъ на спины, чтобы увидать хоть что-нибудь, на двор была давка. Въ воротахъ вся толпа засуетилась, заговорила, загалдла и остановилась; въ заднихъ рядахъ люди встали на цыпочки и закинули кверху головы, чтобы дальше видть.

— Что такое случилось? Почему не дутъ дальше? — кричали взволнованные голоса.

— Нельзя. Иваниху везутъ. Подождать надо, — перебгало по рядамъ.

— Худая примта. У дворницкой остановились. Помереть дворнику, — ршила сдесарша.

— Ну, вотъ еще! Это по причин лошадей остановили, а не он сами по себ остановились, — заспорила другая баба.

— Это все равно.

— Все равно, да не одно!

— Экая умная! вс порядки знаетъ, теб врно кульера прислали съ депешой, — озлилась слесарша.

— Ну, да, кульера!

— Усь, усь, хвати ее за космы-то! — крикнулъ халатникъ-мастеровщина.

Бабы напустились на него. Неизвстно, чмъ бы это кончилось, если бы дроги не тронулись, и самихъ бабъ не увлекла все увлекающая за собою толпа.