Бедные углы большого дома

— Взгляни на эту праздную чернь, — говорила генеральша своему сыну, выходя съ лорнетомъ въ рук на балконъ и раздвигая дорогіе цвты. — Чего сбжались смотрть? Похоронъ не видали! И это въ будни, когда у нихъ работа стоитъ. Посл этого жалй ихъ, сочувствуй ихъ нуждамъ!

— Кто же не знаетъ теперь, что они лнтяи, тунеядцы? дураки одни могутъ имъ сочувствовать, — отвтилъ сынъ, выдвигая голову за ршетку балкона.

— Вонъ генеральша съ сыномъ на похороны смотритъ, — говорили въ толп глупой черни, указывая на балконъ и не зная, что никакая генеральша не унизится до такого глупаго любопытства, что ей нтъ на это времени, и что она интересуется не похоронами, а просто желаетъ на дл убдиться въ грубости, праздности и отвратительныхъ привычкахъ черни. Съ этою же цлью оторвался отъ своихъ великихъ трудовъ и подошелъ къ окну на зовъ своей жены одинъ изъ нашихъ славныхъ писателей, жившій въ дом; но геній, какъ это всегда случается, не былъ замченъ толпой…

Между тмъ, тло Семена Мартыновича похало за богатымъ погребальнымъ поздомъ купчихи Ивановой, точно и его назначили для увеличенія и безъ того длинной процессіи. Впрочемъ, Игнатьевну и ея вассаловъ радовало это стеченіе обстоятельствъ.

— Вотъ ужъ не ждалъ онъ, голубчикъ, что ему такое счастье выпадетъ. И попы-то, и пвчіе впереди идутъ, путь ему въ царствіе небесное указываютъ, — говорила жалобнымъ голосомъ капитанша.

— Да, да, не всякій такого счастья дождется, — соглашалась какая-то особа въ поношенномъ салоп, приставшая по дорог въ провожатымъ. — А что, видно, онъ бдный былъ?

— Охъ, ужъ и не говорите! Меня спросите, видла я его нужды-то. Штаны самъ себ шилъ, носки штопалъ!

— Охъ ты, Господи, чиновникъ-то!.. Сиротъ врно оставилъ?

— Да, вонъ дочь идетъ…

— А мальчикъ-то, емназистъ, что съ ней идетъ, тоже сирота, племянникъ какой-нибудь?

— Нтъ, это чужой ей, это мой сынишка, — сказала капитанша.

— Мм!.. Ну, а насчетъ судьбы-то дочери сдлать онъ распоряженіе?

— Какое распоряженіе? Началъ онъ ей, должно-быть, наставленье читать. „Но живи…“ — говорить, — да и замолчалъ; кашель началъ его душить. Мы ужъ и то, и другое, — поотдохнулъ. Спрашиваемъ: „Семенъ Мартыновичъ, ты, батюшка, что-то сказать хотлъ Вар“ — Рукой замахать. Мы и то, и се, — Молчитъ; врно языкъ у него отнялся… или что. Такъ и не знаетъ она, наша голубушка, что онъ ей сказать хотть. Не живи! Вотъ теперь и догадывайся, что онъ думалъ. Не живи! А какъ не жить, если самъ ей жизнь далъ? Руки на себя наложить, что ли? Такъ для этого и родиться не стоило. Не живи! вотъ оно слово-то!

А дроги все подвигались впередъ…

Отпли купчиху Иванову въ особенной церкви, Семена Мартыновича въ общей, и обоихъ зарыли въ одинаково тсныя, въ одинаково темныя и безотвтныя могилы. Гости похали въ собственныхъ экипажахъ, на наемныхъ дрожкахъ и потащились пшкомъ на поминки. Много высказала разныхъ глубокихъ соображеній у Ивановыхъ и не мене того у Игнатьевны.

— И умеръ то онъ, голубчикъ, въ экое время, весною, когда жильцовъ и собаками не отыщешь, такъ и разсчитывай, что два мсяца комната простоитъ пустая, — говориза Игнатьевна, въ которой на минуту проснулись эгоистическіе расчеты. Потомъ опять пришла ей на умъ продажа имущества для помощи Вар. — Боюсь я, посл покойника платья не купятъ. Всякій боится, знаетъ, что оно тлетъ на человк, лзетъ и разлетается, точно кто-нибудь силой тайною тянетъ его и снизу, и сверху, и въ стороны…

— Ахъ, это преданіе! — опечалилась своимъ собственнымъ сомнніемъ маіорская дочь.

— Ну, ужъ нтъ-съ! это извстно, что сорокъ дней душа-то къ мукамъ приготовляется, по земл летаетъ, ни въ раю, ни въ аду, и это она-то и длаетъ.

— Вы только свшайте его на всахъ, да замтьте, сколько всу, такъ все какъ рукой снимете. Это дло всхъ извстное, — утшила капитанша.

— Вотъ мы теперь тутъ разсуждаемъ, а его душа, можетъ-быть, здсь носится, грхи свои оплакиваетъ, молитвъ нашихъ гршныхъ проситъ. Все-то ей теперь ясно, и вражда ваша, на грхъ ее наводившая, и прегршенья старыя. Гнвно смотритъ она теперь на насъ, искусителей. Охъ, тяжко ей, бдной! — расчувствовалась Игнатьевна, у которой сочились слезы сожалнія за бдную душу. — Разскажите-ка намъ, какъ это тамъ вы по божественному знаете, — обратилась она къ читальщику, наливая ему рюмку водки изъ пуствшаго штофа.

Читальщикъ выпилъ, крякнулъ и замогильнымъ голосомъ началъ разсказывать замогильныя тайны, точно онъ самъ недавно вернулся изъ далекаго путешествія на тотъ Свтъ…

Вечеръ тихо наступалъ и бросалъ тнь на окружающіе предметы… Особенно чутко и болзненно вслушивался въ гробовые разсказы отставного дьячка маленькій гимназистъ, сынъ капитанши, прижавшійся съ матери и косо поглядывавшій за полурастворенную дверь, за которой была тьма. Изрдка заставляли его вздрагивать возившіяся въ кухн куры… Одно, повидимому, главное лицо молчало и не то прислушивалось къ рчамъ, не то о чемъ-то размышляло. Это лицо — была Варя.

— Не боишься ли ты, Варя, здсь спать? — спросила Игнатьевна, когда разошлись гости.

— Нтъ.