Бедные углы большого дома

Она въ самомъ дл ничего, совсмъ ничего не помнила изъ вседневной болтовни Даши. У нея было столько заботъ, занятій и размышленій.

— Какія же могутъ быть отношенія между мной и ею? — спросила барышня, пожимая плечами посл минутнаго раздумья и внимательно поправляя блые нарукавники. — Спроси ее, — добавила она: — о чемъ она пришла меня просить?

— Она пришла съ дочерью того, что третьяго дня хоронили, — промолвила Даша, позабывшая, повидимому, имя покойника.

— Аа!.. Ну, такъ что же?.. Классы начнутся черезъ полчаса… Впрочемъ, вели имъ подождать въ передней, я выйду.

Горничная вышла съ повелніемъ. Mademoiselle Skripizine медленно встала, лниво подошла къ зеркалу, съ какою-то граціозной истомой поглядла, хорошо ли щурятся ея глаза, вздернула складки платья на груди, неизвстно почему сохранившей полноту, хотя лицо, шея и руки Скрипицыной были чрезвычайно тощи. Потомъ, тщательно поправивъ прическу, она тихо вышла въ переднюю и, снова сощуривъ глаза, оглядла неизвстную ей Игнатьевну и извстную ей ея ученицу Варю.

— Bonjour, mon enfant! Mais qu'avez-vous? Est-ce qu'on porte le bonnet dans votre ^age?.. C'e-t stupide! — неторопливо и хладнокровно проговорила она своей учениц и обратилась къ Игнатьевн съ повелительными словами: — ты можешь идти!

— Матушка-мадамъ, у меня есть просьба! — жалобно произнесла Авдотья Игнатьевна, видя, что нуждающаяся въ помощи сирота Варя ничего не отвтила на привтствіе нжной наставницы.

— Что теб нужно?

— Ужъ сдлайте такую божескую милость, позвольте Варюш-то доходить этотъ мсяцъ въ пансіонъ, не пропадать же заплаченнымъ деньгамъ, а можетъ все же чего-нибудь она еще понахватается.

— Пусть ходитъ! — снисходительно разршила содержательница школы, выслушавъ безъ улыбки простодушную просьбу Игнатьевны, и даже не подумала, какъ не подумалъ бы каждый изъ насъ простодушныхъ русскихъ людей на ея мст, что тутъ и просить было не о чемъ.

— Награди васъ Богъ за вашу добродтель, а то что ей болтаться-то дома, вдь тоже не скоро въ магазинъ ее опредлишь…

— Въ какой магазинъ?

— Къ портних какой-нибудь отдать хотимъ.

— Разв вы и она родныя?

— Гд намъ, матушка-мадамъ, вдь она благородная.

— Что же ея родные?

— Какіе родные? У нея одинъ Отецъ Небесный, всхъ насъ гршныхъ Заступникъ, родной, — отвтила Игнатьевна и, перекрестившись, высморкала носъ концомъ шерстяного шейнаго платка.

— Гм! — задумчиво произнесла Скрнницыпа, постояла съ минуту и, кивнувъ головой, пошла въ свою комнату.

Игнатьевна взялась за ручку двери, чтобы уйти, когда Скрипицына съ порога дверей обернулась къ ней и сказала:

— Ты подожди отдавать ее въ магазинъ. Я подумаю, можно ли это.

— Будьте мать родная! подумайте, матушка-мадамъ, подумайте. Ужъ мы и ума не приложимъ, что съ ней длать, мы вдь люди темные. Вотъ, говорятъ, что ее въ анституть можно отдать, да поди, сунь-ка носъ туда наша сестра, такъ какой-нибудь тамъ птухъ индйскій, швейцаръ, булавою своей шею накостыляетъ, вотъ теб и будетъ анститутъ, наука: не суйся, ворона, въ высокія хоромы! Вдь не на улицу же ее, бдную, выбросить, чтобъ подобрали да призрли! — разсуждала Игнатьевна, не замчая, что двери школы давно закрылись за нею, и что она, Игнатьевна, уже шагаетъ по лстниц, возвращаясь въ свое феодальное государство.

Mademoiselle Skripizine медленно походила по своему кабинету, поправила разныя вещицы на себ и на своемъ стол, оборвала три желтыхъ листа съ цвтовъ, пощурила для практики глаза и, наконецъ, услышавъ бой часовъ, приняла такое безстрастное выраженіе лица, какъ будто приготовлялась позировать въ роли статуи правосудія, и пошла въ классы. Тамъ уже собрались двочки и тихо шушукались между собою, но едва пошевелилась ручка двери, какъ шушуканье утихло, и въ комнат можно было разслышать одно шуршанье шелковаго платья наставницы и легкую поступь французскаго учителя. Наставница осмотрла классъ и ровнымъ голосомъ произнесла:

— Mademoiselle Rabon, priez!

Рабонъ стала читать молитву на французскомъ язык, какъ это длалось всегда передъ французскимъ урокомъ. Утреннія занятія начались. Двочки удивлялись присутствію наставницы, что бывало только во время экзаменовъ. Уже нсколько разъ прозвучало въ класс: Adam, redoutant la pr'esence de Dieu и т. д, когда пришла очередь отвчать Вар. Она начала говорить урокъ; mademoiselle Skripizine вся обратилась въ слухъ, поправляла ученицу на каждомъ грубо произнесенномъ le и r, не похожемъ на r Людовика XIV. Потомъ спросила двочку:

— Сколько теб лтъ?

— Четырнадцатый годъ.

— Покажи мн твою тетрадь для диктовки.

Варя показала наставниц тетрадь съ розовыми листиками протечной бумаги и блыми атласными ленточками. Наставница сочла вс ошибки, подвела имъ итогъ, посмотрла издали на почеркъ и замтила:

— Ты пишешь писарскимъ почеркомъ, женщина не должна такъ писать. Это не принято. Садись!

Классъ кончился.

— Mesdames, Скрипицына сказала Крыловой: ты, — кричали двочки другъ другу.

— Почему она сказала ей: ты? Не будетъ ли она и намъ говорить: ты?

— Я сама скажу ей: ты! Меня maman возьметъ посл этого изъ ея пансіона.

— Меня и то бранили за то, что я рубля мдными деньгами не могу отсчитать.