Бедные углы большого дома

— Но знаешь ли ты, что значить быть ученицей въ магазин, какая тамъ жизнь? Тамъ тебя не будутъ учить ничему, ршительно ничему, что длаетъ человка человкомъ, равняетъ его съ ближними, тамъ даже не научатъ тебя необходимымъ каждому христіанину истинамъ религіи, — на это зло никто не обращаетъ вниманія, хотя и требуютъ нравственности отъ этихъ людей, — и ты, можетъ-быть, будешь молиться Богу по привычк, по инстинкту, но ты не будешь знать, что такое Богъ? Ты, можетъ-быть, и не развратишься, но отъ этого удержитъ тебя случай, а не сознаніе, что это грхъ, что это порокъ! Зато тебя заставитъ шить, цлый день шить, и если понадобится какой-нибудь другой богатой женщин къ спху бальное платье, то тебя заставятъ шить и ночью въ грязной, сырой, душной комнат, почти въ подвал, набитой до-нельзя злыми, оборванными, простыми двчонками, дочерями кухарокъ, дворничихъ, прачекъ, солдатокъ… Ты будешь спать на одной постели съ десяткомъ этихъ двчонокъ, больныхъ, покрытыхъ слоемъ грязи, заденныхъ наскомыми, будешь дышать зараженнымъ ими воздухомъ и, чтобы не зябнуть въ холодныя зимнія ночи, прижмешься къ этимъ двчонкамъ, будешь грться ихъ ядовитой теплотой…

Скрипицына смолкла на мгновеніе; ей хотлось высказать всю горькую правду. Она прошлась по комнат.

— Вонъ, взгляни! — зловщимъ голосомъ произнесла она, подводя Варю къ окну и показывая ей на узкую улицу, застроенную высокими, какъ стны тюрьмы, домами, походившую въ сумеркахъ туманнаго вечера на угрюмое подземелье.

По этому подземелью бшено неслись лихіе экипажи лихихъ господъ; тянулись съ поклажей ломовые извозчики, ругаясь съ встрчными легковыми; частили мелкими шажками бездушныя фигуры мертвенно приличныхъ чиновшіковъ; шаталась пьяая и оборванная мастеровщина, оглашая воздухъ циническою, доходившею въ своей ироніи до ужаса, бранью; сменили ногами истаскавшіеся юноши и съ безстыдствомъ нетерпливаго разврата, не стсняясь передъ прохожими, поддаваясь только своимъ животнымъ побужденіямъ, бжали за нарумяненными жертвами общественнаго темперамента, заглядывали имъ подъ шляпки, шепча какія-то рчи, не тайныя въ этой обстановк даже для ребенка, да, суясь подъ ноги людей, дружились въ какомъ-то бшеномъ чаду никому не принадлежавшія собаки… — Вонъ, взгляни, — продолжала Скрипицына:- на эту грязную босую двочку съ подвязанной щекой, затертую, затерянную въ грубой толп народа. Это ученица изъ магазина. Ее послали куда-нибудь въ лавку или даже, мн скверно сказать это слово, — въ кабакъ! Съ тобой было бы то же самое. Представь себ, ты уже не дитя, ты можешь это представить, что твой отецъ, дворянинъ, служившій тридцать лтъ отечеству, имвшій регаліи, увидлъ бы съ небесъ, что его дочь, оборванная, прибитая, идетъ босикомъ за водкою для мужа своей хозяйки, идетъ въ то мсто, гд шумятъ пьяные мужики, погибшія женщины, полунагіе люди, гд человкъ становится ниже животнаго и готовъ оскорбить, опозорить даже беззащитную двочку, готовъ погубить ее… Вотъ отъ чего я тебя спасаю!

Послднія слова и выраженіе, съ какимъ они произнеслись, полныя тихаго спокойствія и гордаго достоинства, стоили знаменитаго: qu'il mour^ut.

Скрипицына замолчала. Варя рыдала, какъ въ день смерти своего отца, но не благодарила. Неужели этотъ ребенокъ по своей тупости не чувствовалъ величины благодянія или — не это невроятно! — онъ понималъ, что благодяніе само по себ есть самая величайшая награда для благодтеля?

— О чемъ ты плачешь? — холодно спросила Скрипицына.

— По-озвольте мн про-проститься, — всхлипывала Варя.

— Съ кмъ?

— Съ ни-ми… Съ на-ашими… Съ Игнатьевной…

Такая неблагодарность возмутила Скрипицыну.

— Вотъ глупости! Разв прощаются съ хозяевами, перезжая отъ нихъ? Гд это видано? Неужели, если бы я стала перезжать, то и мн нужно было бы идти къ нашему хозяину въ лабазъ прощаться? Нелпость! Твои вещи перевезутъ сюда завтра — и конецъ!

— Он до-обрыя! — зарыдала Варя.

— Добрыя! Ты такъ мала и неразвита, какъ я вижу теперь, что не понимаешь, кто добръ, кто золъ. И какъ можетъ быть доброю какая-нибудь баба, отдающая внаймы комнаты, какъ ей показать свою доброту жильцамъ? И что за дло жильцамъ до доброты, до характера хозяевъ! Объ этомъ даже неприлично справляться, это слдствіе привычки мшаться въ чужія дла, это первое начало страсти къ сплетн, страсти низкой, марающей высокое достоинство человка. Тебя уже успли испортить, но я надюсь, что я успю исправить тебя, развить. Я приложу вс свои силы, пожертвую всмъ, чтобы ты развилась… Теперь иди спать.

Госпожа Скрипицына протянула Вар руку для цлованія. Варя тихо поцловала ее и съ поникшей головой вошла въ спальню, гд уже спали пансіонерки и жиденькая гувернантка. Варя тихо раздлась и легла въ постель; ей стало тяжело, страшно, по тлу пробгала лихорадочная дрожь. Черезъ четверть часа природа взяла свое, и двочка начала дремать. Въ полусн она почувствовала надъ собой теплое дыханье, и кто-то едва слышнымъ поцлуемъ коснулся ея щеки; она открыла глаза и увидала удаляющуюся на цыпочкахъ жиденькую гувернантку. По лицу Вари пробжала ясная улыбка, и въ эту ночь ей снились свтлые сны…