Бедный маленький мир

Десять лет назад, в марте, они делали шашлык во дворе у Санды с Давором. Доминика приехала с маленькой Елкой, и дети в доме что-то уж сильно расшумелись, и уже надо было их укладывать. Санда сказала «сиди-сиди, я сама» и ушла в дом. Доминика осталась сидеть на крыльце, завернувшись в плед, с чашкой глинтвейна в руках и смотрела на костер. Было так понятно – смотреть на костер в сумерках. Костер притягивал взгляд, и когда она пыталась посмотреть на что-то еще, перед глазами начинали плыть темные круги. Откуда-то из темноты явился Давор, сел рядом, протянул ей свою пустую чашку, приказал:

– Делись глинтвейном.

Доминика налила ему ровно половину от своей порции, и он серьезно, без улыбки, сказал:

– Теперь узнаю все твои мысли.

– Я атеистка, – пожала плечами Доминика. – Я не верю в приметы.

– В приметы верят язычники, – обронил он.

Возникла пауза. И вдруг она поняла, что так же завороженно, как только что смотрела на огонь, теперь она смотрит ему в глаза и видит, как в темной радужной оболочке появляются и гаснут неяркие вишневые огоньки. Почему-то пауза все тянулась, и Доминика подумала, что уже пора бы что-то и сказать. Хоть что-нибудь. Все равно что. И неожиданно вспомнила, как в прошлом году, ранней осенью она отдыхала на берегу моря, в домике своих друзей. Тогда сильный ветер распахнул окно в ее комнате, и на подоконник намело ворох желтых сосновых иголок вперемешку с солеными брызгами. Было около шести вечера, начинался шторм. Запах мокрой хвои, водная взвесь в ионизированном воздухе, быстро чернеющее серебро морского горизонта – от всего этого она тогда почувствовала свободу и тревогу одновременно. Шторы надувались и хлопали о подоконник, а Доминика стояла, смотрела на море и грызла найденное в кармане кофейное зернышко…

А сейчас смотрела ему в глаза и была близка к панике, потому что все слова вылетели у нее из головы. Что-то, живущее у нее внутри и не имеющее имени, раскручивалось, как спиральная галактика, разматывалось в золотые нити, просачивалось в кровь и нагревало ее.

Доминика в своей жизни испытывала разные эмоции. Сильный страх, например. Сильный стыд. Сильное отчаяние. И теперь тоже переживала что-то сильное, но… странное. На нее внимательно и спокойно смотрели уставшие темные глаза и не давали ей отвести взгляд.

Наверное, после этого она и перестала быть атеисткой. И плача в стену, как правило, говорила: «Господи, что ты делаешь со мной?» Хотя в глубине души прекрасно понимала, что Господь ничего с ней не делает и в данном случае совершенно ни при чем…

– Не крути кино, – сказала Доминика Санде. – Ты же знаешь, он всегда возвращается.

– Я боюсь, – проговорила Санда, глядя в пространство. – Ну, не боюсь, а…

– Испытываешь тревогу?

– Вот именно, – кивнула Санда и снова уткнулась в пазл. – Испытываю.

– Он вернется, – произнесла Доминика с надеждой.

– А ты ведь… – прошептала Санда.

– Что?

– Ничего. – Санда подвинулась к Доминике, обняла ее и поцеловала в пышные и теплые цыганские волосы. – Ничего. Я очень тебя люблю.

Так они и уснули на ковре, голова к голове, почти до совершенства доведя морской пейзаж, и чайный клипер «Катти Сарк» летел между ними к горизонту во всем своем легком великолепии стоячего и бегущего такелажа.

* * *

Алан – свежий, бодрый и страшно деятельный после амнистии – руководил погрузкой инструментов в автобус. В красной футболке, в желтой бандане он выглядел очень жизнеутверждающим на фоне свежей майской зелени. И утро к тому же было солнечным, свежим, ясным, но в воздухе еще висела и доживала последние минуты ночная влажность. А Давор стоял в накинутой на плечи джинсовой куртке и мерз. Почему-то сегодня утром он никак не мог согреться, хотя всегда любил как раз прохладу и ненавидел жару.

Вдруг рядом возникла Бранка – материализовалась из воздуха и солнечного света с распущенными по плечам каштановыми волосами и с большой синей чашкой в руках. Ну конечно, Бранка принесла ему кофе и ни с того ни с сего вызвала у Давора слезы умиления. И кофе как по заказу, и Бранка чудо как хороша. И очень уместно, что он в темных очках.

– Спасибо, милая, – сказал Давор и поцеловал ее в щеку.

– Давор, – заговорила Бранка, – видишь ли…

– Ну? – заинтересовался он.

– Видишь ли, Давор…

– Вижу отчетливо, – кивнул Давор. – Свершилось чудо. У тебя случилась личная жизнь.

– Да, – выдохнула Бранка.

– Если ты мне подыграешь, я готов в одиночестве сплясать на центральной площади Киева. Самбу. Или румбу. Или даже пасадобль. Ради такого случая могу даже и без аккомпанемента.

Вчерашняя Бранка обиделась бы на него за такую черствость и неадекватность. Вчерашняя Бранка, представляя сегодняшнюю сцену в лицах, должна была рассчитывать на печаль и разочарование в его лице, на окончательное, но запоздалое прозрение. Но сегодняшней Бранке решительно было плевать на такие тонкости.

– Давор, тут вот какое дело, – сказала она. – Гоша, оказывается, бас-гитарист и играл в одной киевской команде. У них даже пластинка одна вышла… Команда, правда, распалась… Может быть… Как ты думаешь?