Бедный негр

— Ну и удивлю я вас, манито,[4] этой ночкой. Негры и самбо[5] со всей нашей округи семь дней и семь ночей будут надрывать животики, как только увидят мое подношение святому Хуану!

Но надсмотрщик Миндонга не терпит шуточек во время работы и вдобавок не может без раздражения слышать слово «самбо», да еще от ненавистного негра, на которого давно имеет зуб. Он грубо осаживает Лихого негра:

— Давай шевели тагуарой да помалкивай, черное трепло! Всю силу только и тратишь, что на гульбу да на драки.

— Что я вам говорил, глухо бормочет Лихой негр. — Этот проклятый самбо точит на меня зуб! Ну погоди! Настанет денек, лопнет мое терпение, ох, и прогуляется моя тагуара по его башке, а потом пускай хоть на куски меня разрубят. Этим подлым самбо платят, как белым. Не жирно ли будет? А бедному негру и слово молвить не дадут, хоть дохни на работе. Будь проклят этот падре Лас Касас[6]!.. Видно, сбрехал нам насчет него косоглазый Хосе Лас Мерседес, когда шлялся здесь, подстрекая бедных рабов. Давно ушел бы я с ним в леса, да вот надо ж, хлопнули его в Панакире, где он и вкушает вечный покой… А я тут должен сажать и убирать какао для белого и гнуть спину перед всяким самбо. Ну не жирно ли будет?

Могучий детина, добрый работник, весельчак и балагур — вот за что прозвали его приятели Лихим негром… Отлично сложенный, с необычайно тонкими чертами лица (редкость среди людей его расы), Лихой негр пользовался всеобщей любовью рабов плантации Ла-Фундасьон и был уважаем самим хозяином.

По поводу последнего обстоятельства шутник негр говаривал:

— Да, хозяин жалует добрую скотинку. Третьего дня гнедой мул сказал мне, когда я засыпал ему кормушку: «Да, приятель, хозяин здорово любит нас с тобой!»

Один только надсмотрщик Миндонга терпеть не мог Лихого негра и по любому поводу задирал его, выводил из себя и тут же, на законном основании, стегал плеткой из бычьих жил. Но хитрый негр всячески избегал столкновений со своим врагом, прекрасно сознавая, что перед хозяином, как бы тот хорошо к нему ни относился, он, негр, будет виноват, а подлиза и проныра надсмотрщик всегда выйдет сухим из воды. Вот почему Лихой негр выражал свою обиду лишь глухим бормотаньем. Да и, к слову сказать, обиды его скоро проходили — ведь Лихой негр вовсе не был злопамятен.

В то утро обида на надсмотрщика прошла так же быстро, как обычно, — стоило только Миндонге удалиться, чтобы пойти проверить, как справляются со своим делом рабыни.

Да и как можно было сердиться, если вечером ожидались пляски под барабан, веселый праздник, на котором негр забывает все свои невзгоды и горести. Тапипа и Росо Коромото — лучшие барабанщики во всем Барловенто, — наверное, уже подготовили свои мины и курветы, и если хозяин будет в хорошем расположении духа (в этом году, как и все последние годы, ожидался богатый урожай), то старые рабыни, не пригодные для полевых работ, приготовят в бараках сок из хагуа[7] и прочие вкусные вещи, которые обычно подаются во время празднества, длящегося всю ночь и весь следующий день.

— Шевели своей тагуарой да помалкивай, Лихой негр, — повторяет про себя раб. — Этой ночкой ты отыграешься вдосталь, танцуя с негритяночкой Сатурной, которая обещала дать тебе подножку. Ох, и хороша эта чертяка!.. Коли у меня пойдут дела с ней на лад, так чего доброго в один прекрасный день хозяин услышит такие мои слова: «Ваша милость, позвольте мне жениться на Сатурне, а то у меня что-то работа не клеится». Стой, молчи, Лихой негр! А не подложит ли тебе свинью самбо Миндонга? Припомни-ка, что тебе рассказывали третьего дня… А вдруг и правда, что надсмотрщик только и ждет, как бы закрутить с моей негритяночкой! Ну, как говорится: на бога надейся, а сам не плошай. Сегодня же ночью разузнаю, надо ли мне точить тагуару…

Лихой негр надолго умолкает, и вся его ревность будто переселяется в геркулесовскую ручищу, которая неистово машет острым тесаком.

Знойное солнце нестерпимо жжет сквозь неподвижно застывшую листву. Согнувшись в три погибели, тяжко дыша, трудятся рабы. В кронах высоких пальм, гуамо[8] и букар, дающих тень на плантации, порхают лукавые койоты, с ветки на ветку скачут легкие пугливые белки, шуршит опавшая листва, по которой уползают потревоженные змеи. Одна из них взвивается перед самым носом Лихого негра, готовая защитить свое логово, где, быть может, ожидает ее потомство. Негр одним ударом отрубает змее голову и, взглянув на ядовитого гада, чувствует, как в груди у него вновь закипает ненависть к своему притеснителю:

— Самбо и есть самбо! — глухо бормочет он.

Солнце, красное как обезьяний зад, собирается уйти на покой, шумные крикливые стаи обезьян-арагуато устраиваются на ночлег в густой листве деревьев. От их завываний, как от ураганного ветра, дрожит весь лес: кругом все гудит и стонет.

Тяжкий труд окончен, и надсмотрщик, коварно ухмыляясь, разглядывает обширную поляну, очищенную от зарослей бурьяна.

— Вот это по мне, — говорит он потрудившимся на славу рабам. Вы заработали развлечение на сегодняшнюю ночь, да и на завтрашний день…