Бег

(Макеевка. 2005)

Судьба нам предопределена или мы её сами делаем? Если предопределена, то можно ли её изменить? Вечный богословский спор, в котором никто не сможет поставить точку. Евангелие от Иоанна, глава 8, стих 56: «Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь».

«Я есмь…» — сложное для понимания место. «Я есмь» — то есть я буду тем, кем я захочу стать. Я молюсь: «Господи, если Ты хочешь, чтобы я всю жизнь проработал на шахте, то я смиряюсь. Если ты создал меня для этого…»

* * *

Выхожу в ночь на работу в шахту. Не могу привыкнуть к ночным сменам: организм рубит спать. Утром могу рано вставать, а вот ночью работать мне очень тяжело. Какое-то изнасилование организма, когда он вырубается, а ты даёшь ему физические перегрузки.

— Какие-то вы слабые стали! Вот мы раньше вообще домой не ходили: выехали с ночи, у нас два бутыля самогона. Побухали и погнали в футбол играть! Потом в кустах поспали и снова на работу! Я сына старшего своего только с семи лет помнить начал… — рассказывает мне один шахтёр.

— Конечно, блять, вы возле химзавода не росли. В деревнях все родились, на свежем воздухе и молоке росли, потом понаехали на Донбасс. Сука, лифты, чтобы выйти крестили и на троллейбусы гавкали… — парирую в шутку я. «Правда, как у них здоровья хватало столько бухать?»

Я смотрю на угольный (правильно: очистной) забой. Он невероятно ярко блестит, поэтому и называют уголь «черным золотом». Пройдёт год, два, десять, двадцать лет, а я буду видеть только эту картину. Один день из трёх у меня будет выходным, и я буду отлёживаться уставший, уткнувшись в телек и книги. Еще на огород буду ходить. В Донецк погулять по центру.

Мой дед приехал на Донбасс семнадцатилетним пареньком в 1955 году и залез в эту шахту. Тогда ещё женщины в шахте работали. Рассказывал, как не смущаясь его, они начали раздеваться в забое. Плечи огромные, руки мужские, матюкаются… По тем временам работать на шахте это было круто — обеспеченная жизнь! Дед самолётами везде летал, по ресторанам гулял… В 80-е отец сюда залез, я — в нулевых. Пятьдесят лет тут работаем.

— Куда ты денешься?! — кричит на меня с какой-то неожиданной злостью Длинный. — Твой дед тут работал, отец работал, и ты тут будешь работать! И сдохнешь тут! Бизнес, блять! Уходило уже таких бизнесменов знаешь сколько! Только стаж проебали! Сейчас все повозвращались и жалеют, что уходили. Так бы в сорок лет на пенсию пошли! Пенсия плюс зарплата! И нахуй тот бизнес!

Мы сидим в лаве. Над нами 1250 метров грунта. Всё это держит надежная металлическая секция. Сейчас на наш конец лавы доедет (вырубится) комбайн. Я работаю в «нише», на молотке: это самая тяжелая и опасная работа в лаве и на шахте вообще. Когда комбайн вырубается, нельзя находится в нише — опасно. Мы вылезли и ждём. «Нишари», перед тем как залезть в нишу, полностью с себя снимают робу, даже трусы: надевают одни кальсоны и всё. Я в налипшей угольной пыли, полностью черный как черт из табакерки. Жадно вдыхаю свежую струю воздуха, которая кажется после ниши просто каким-то морским бризом. Длинный зацепился со мной: сказал, что я молодой и неопытный. Мне надо шустрее учиться шахтёрскому ремеслу. Как я буду учиться, если меня, как самого молодого, только на «нишу» и посылают? Длинный говорит, что после «ниши», я должен ему помогать и тогда научусь… Да ну! Я после неё еле на ногах стою. А тот прибирает этой хернёй про обучение. Потом будет смеяться и хвастаться, как молодого развел.

Не помню как мы в ходе спора вышли на этот момент, но я сказал, что не долбоёб всю жизнь в шахте работать: бизнесом займусь. Резко это было с моей стороны. Получается они все долбоёбы, потому что всю жизнь в шахте отработали. Длинный, вон, с моим дедом начинал, с отцом работал, теперь со мной. Ну, тогда время другое было.

Обиделся Длинный. Орет. Каску на бок сдвинул, чтоб коногонка (Светильник головной — Прим. а.) мне в лицо не светила, и ближе подвинулся.

— Ты умный, блять?! Вон Воробей тоже уходил в бизнес, — махнул на мужика, сидящего рядом, — теперь бы уже на пенсии был!

— Так он, знаешь, какой матёрый бизнесмен был?! — перебивает кто-то из темноты, — Своей же тещё ночнушку с дыркой на спине продал.

Воробей заулыбался:

— Да-а… Теща мне доверяла, — в темноте от улыбки блестят белые зубы.

— Ну ты рассказывал… Даже лифчик тебя звала застегивать… — переключился на него Длинный.

— Та то было один раз.

— Ой, не пизди.

Грохочет комбайн — вЫрубался. Теперь надо, чтобы он отъехал, остановился, и шахтёры перенесли шестиметровые металлические балки. Между ними кинули деревянные брусья и закрепили. Называется это «сделать ремонт».

На днях в другой смене комбайн не остановили: горный мастер решил сделать план по углю, а потом все эти «ремонты» и вспомогательные операции. За время пока шла рубка, кровля отстоялась, и когда шахтёры начали тянуть балки, произошел обвал. Один погиб, другого, рискуя, полчаса ещё откапывали. Живой остался — переломало всего.

Нельзя так. Надо ремонт сразу делать. Но у этого горного мастера уже свое кладбище, сука…