Бег по краю

Она не спала почти всю ночь, снова и снова прокручивая, как затертую киноленту, свою жизнь, то убыстряя просмотр, то замедляя, перескакивая с одного кадра на другой в нетерпении, силясь вспомнить то, что зарастало, как выжженное поле, неизвестно откуда принесенными ветром семенами дикой травы, с редкими, заблудившимися средь нее прутиками кустарников… Утром на подгибающихся и дрожащих ногах, точно пьяная, пошла к следственному изолятору, спрятанному за высокой стеной из красного кирпича, ощерившейся по краю натянутой колючей проволокой. Ее мотало из стороны в сторону и в душе она чувствовала подкатывающийся тошнотой страх и нежелание новой боли, делающей жизнь невыносимой, как у умирающего от онкологии. Она уже не хотела ничего знать, никаких страшных подробностей, она боялась их знать.

Следователь был новый, совсем не тот, с кем она общалась по делу Гриши. Он показался ей на редкость интеллигентным, взял осторожно ее под руку и усадил в кожаное кресло.

– Вы только не волнуйтесь. Вам надо будет пройти опознание. Это ваша дочь? – он сунул ей фотографию.

На фотографии полулежала на диване Василиса с восковым лицом и смотрела на мать серыми пластмассовыми глазами. Белое, похожее на подвенечное, платье с рюшами Лидии Андреевне было незнакомо. На ее ногах были одеты какие-то розовые колготки и белые незнакомые туфельки. Другой была и прическа у дочери: она никогда не заплетала волосы в косу, уложенную короной на голове…

Лидия Андреевна вздрогнула, как от кипятка, зажмурилась, тряхнула головой, решив, что стресс последних лет дал о себе знать и у нее начались галлюцинации. Но фотография не исчезла. Она по-прежнему была зажата в побелевших костяшках пальцев и леденила ладонь своей глянцевой поверхностью, раскатанной, будто лед на тротуаре.

– Что это?

– Хотите успокоительного? – спросил следователь, ласково заглядывая в глаза, будто влюбленный мартовский кот. – Вам надо будет пройти опознание дочери в морге.

«Я, кажется, действительно сошла с ума», – подумала Лидия Андреевна.

Но оказалось, что с ума она не сошла и ее похороненная дочь действительно лежала в морге судмедэкспертизы.

Следователь снова взял ее под руку – и они пошли куда-то по полутемным коридорам, петляющим то вправо, то влево, потом долго спускались в подвал по узким сбитым ступеням. Сердце бухало в груди, словно молот по наковальне. Опять возникло чувство ирреальности происходящего, что не покидало ее в последние годы. Может быть, она все-таки спит и никак не проснется, впала в летаргию?

Наконец следователь толкнул последнюю дверь – и они попали, видимо, в морг. Крепко держа Лидию Андреевну под руку, следователь подвел ее к столу, на котором лежала нарядно одетая кукла с лицом ее дочери. Лидия Андреевна напряженно всматривалась в родное лицо, чувствуя, что последние силы покидают ее и она не в силах сделать больше ни шага вперед. Перед ней была ее похороненная и оплаканная Вася с желтым восковым лицом, смотрящая в потолок немигающими глазами. Лидия Андреевна сжалась вся в комок глины, поднятый у могилы, чтобы быть брошенным в яму, вырвала свою руку от следователя и шагнула к дочери. Провела стареющей ладонью по шелковому лбу, но не почувствовала его ледяного холода, скользнула по шелковой ткани на груди, чувствуя топорщившиеся под жабо окружности, – и вдруг Василиса запела: «О, одиночество, как твой характер крут, расчеркивая циркулем железным, так яростно ты замыкаешь круг…»

Лидия Андреевна вздрогнула, отдернула ладонь, чувствуя, что ее давно упавшее в пятки сердце вот-вот поскачет по каменным ступеням еще ниже, туда, откуда не бывает выхода никогда. Она вся покрылась холодной испариной, будто росой, осевшей к надвигающейся ночи, жмурясь и ощущая, что глаза стремительно застилает серая набежавшая туча, готовая разразиться сбивающим с ног ливнем. Поющий голос уплывал куда-то вдаль, унося за собой в поднебесье, туда, за облака, где вечное солнце, а одиночество горных вершин ощерилось острыми пиками так далеко внизу, что о нем можно только догадываться.

Очнулась она лежащей на жесткой кушетке, застеленной холодной оранжевой клеенкой. Первой ее мыслью было, что тяжелый, рваный сон, намертво придавивший ее могильной плитой, продолжается, второй – что сон плавно перетек в море ее безумия: она и не заметила как. Но оказалось, что это был не сон.

Из газет:

«Сорокашестилетний краевед, трудившийся над путеводителем по городским погостам, знающий 13 языков, преподаватель вуза, внештатный корреспондент крупной газеты, арестован. Полицейские нашли в квартире исследователя 29 мумий, одетых в одежды, снятые с других покойниц. Кладбищенский краевед выкапывал хорошо сохранившиеся тела девушек и девочек и встраивал в них плюшевые сердца и музыкальные шкатулки, чтобы они «могли петь». Вечерами он рассаживал поющие трупы у телевизора и включал им мультики и познавательное кино. За несколько лет кукольных дел мастер разорил около 150 могил».

Из интервью с некрополистом: