Бега

Ну, разве может репортёр упустить такой случай? Конечно, Алексей направился не к себе, а на место происшествия.

В коридоре третьего этажа, не смотря на поздний час, было многолюдно — несколько городовых, местный околоточный надзиратель. Кое-где из комнат выглядывали встревоженные постояльцы. Из 39-го номера вышел пристав 3-го участка Тверской части Замайский. Обычно обходительный и даже любезный с репортёрами, он сейчас был зол и резок:

— Никуда от этих газетчиков не денешься! Кто вас сюда допустил?

— Живу я здесь, — невозмутимо ответил Лавровский.

— Извольте вернуться в свой номер!

— А может быть, я изволю идти в отхожее место?

— Если вы, незамедлительно…

— Успокойся, Игнатий Францевич, — пророкотал густой бас и из 39-го номера вышел высокий, косая сажень в плечах, старик. — Алексей Васильевич свой человек, надёжный.

Это был ангел хранитель и гроза не только "Чернышей", но и всего олсуфьевского дома — Аристарх Матвеевич Карасёв, с незапамятных времён проживавший здесь же, только не в номерах, а в отдельной квартире.

… Службу свою он начинал простым городовым, да и сейчас должность занимал не очень видную — внештатный околоточный надзиратель полицейского резерва Московской городской полиции. Правда, имелось одно обстоятельство: очень доверял Карасёву генерал-губернатор князь Долгоруков, поэтому ещё лет десять назад велел откомандировать в своё личное распоряжение. С тех пор Аристарх Матвеевич и состоял при нем, не то вестовым, не то исполнителем деликатных личных поручений. Полиция боялась его больше чем самого князя. Поэтому в олсуфьевский дом, чтобы там ни творилось, она носа не совала. А за это Карасёв обложил податью не только содержательниц меблированных комнат, но и хозяев магазинов, винного погребка и парикмахерской, расположенных на нижних этажах. Платили ему и кое-кто из жильцов. Но основной доход давали многочисленные, самого трущобного вида флигеля, занимающие весь огромный двор. Проживало в них тысячи полторы различных мастеровых, в основном, портных.

Вышло так, что вскоре, после приезда в Москву, Лавровский, случайно, спас Карасёву жизнь. А когда разговорились, выяснилось, вдобавок, они земляки. С тех пор старый полицейский волк и благоволил начинающему репортёру — помогал и советами и своими связями. Притом, бескорыстно…

По тому, как Карасёв время от времени прикусывал нижнюю губу, Алексей понял — очень сильно разозлили старика. Что и понятно! За десять лет в доме, опекаемом им, не было ни одной, даже копеечной кражи и вдруг двойное убийство!

— Пойдем-ка, Игнатий Францевич, ко мне, на квартиру — разговор имеется секретный, не для чужих ушей. И ты, Леша, давай с нами.

Пока спускались черной лестницей и шли по двору, Карасев и Замайский рассказали Алексею о случившемся. Убиты двое жильцов, Инокентий Титков и Кирилл Богословский — переписчики пьес для театров. Одного зарезали, другому свернули шею. Погибшие были люди безобидные и тихие. Даже напившись, что делали каждый раз, как только появлялись деньги, они не буянили. Врагов не имели. Красть у них было нечего. Швейцар и коридорный утверждают — в этот вечер в номер к ним никто не заходил. Хотя они и ждали какого-то американца.

— Кого? — изумился Лавровский.

Замайский пояснил:

— Они коридорного, часов в семь, за водкой и колбасой послали. Богословский хотел ещё пару пива. Выгребли из карманов все копейки — не хватило. А Титков и говорит: " Не печалься, Кирюха, будет тебе пиво — сейчас американец за работу должен четвертную принести". В номере визитные карточки заказчиков обнаружены. Посмотрел я их — нет ни какого американца. Фамилии сплошь знакомые — помощники режиссеров из московских театров. Вот одну только, что-то не припомню — Феодосиев. Вы, Алексей Васильевич, часом не знаете, в каком театре он служит?

— К сожалению не театрал, — развел руками Лавровский.

В квартире Карасёва, под коньячок с лимончиком, договорились. Замайский составляет протокол о том, что случилась пьяная драка, в ходе которой Титков и Богословский причинили друг другу увечья, от которых оба и скончались. А Лавровский именно так и пропечатает в газете.

— А убийцу этого я найду, — Карасёв сжал пудовые кулачищи. — Такого мазурикам с рук спускать нельзя. А то подумают, стар стал Карасёв, чего с ним считаться… Ладно, пошли в номера. Пусть Леша посмотрит все как есть, иначе, как писать-то будет?

В 39-м номере их встретил маленький толстенький человечек — врач из Тверского полицейского дома.

— Игнатий Францевич, — сказал он, что-то дожевывая. — Я выяснил, что этих двоих, прежде чем одному нанесли смертельную рану ножом в область сердца, а другому сломали шейный позвонок, отравили.

Замойский, в сердцах, выругался.

— Да, да, отравили, — продолжал врач. — Добавили яд в ром. Да вы сами понюхайте стакан — эдакий аромат миндаля.

— Какой ещё ром? — возмутился Замойский. — Они водку пили. И бутылки в комнате только водочные.

— Э, батенька, я запах хорошего ямайского рома от водочного всегда отличу. Поверьте, уж, на слово.

— А колбаса? Тоже была отравлена?