Беглая

Вечерами мы все вместе ужинали в саду, под сенью огромных, как зонты, листьев с непроизносимым названием. Зажигали лампы и сидели под неумолчный треск больших ярко-зеленых светляков. Ганоры называли их соглядатаями Великого Знателя. Якобы, когда планета покрывается ночной тьмой, этот бог ничего не видит. И один его огромный глаз разбивается на мириады осколков, которые следят за всеми и за каждым. Неусыпно и неустанно до самого утра. А неумолчный треск — напоминание о том, что все вокруг под контролем могущественной силы.

Удивительно, но я невольно проникалась всей этой странной атмосферой. И вполне готова была поверить, что жучки, очень похожие на простых нагурнатских светляков, и впрямь были глазами Великого Знателя. Ведь здесь как посмотреть. И на деле даже незначительная букашка может оказаться чем-то важным. Мы видим лишь жука, а ганоры — то, что в нем может быть заключено. И в этом была разница между нами…

Я спрашивала, как эти насекомые называются на их языке, но даже повторить не смогла, как ни пыталась, и это очень всех веселило. Особенно Птахикалью. Она смотрела на меня с таким неподдельным любопытством, что мне делалось не по себе. Я же, в свою очередь, разглядывала ее.

Исатихалья против своей старшей сестры была знойной бойкой молодухой. Та же оказалась настолько старой, что при первой встрече я едва не открыла рот от изумления. Она походила на сморщенный иссохший ствол какого-то диковинного дерева. Уродливое лицо сползло, как сель, мочки ушей, сплошь увешанные серьгами, достигали условной талии. От роскошного зеленого хохолка на макушке осталось едва заметное белое облачко. Во рту у старухи не сохранилось ни единого зуба, и лишь крошечные быстрые глазки сверкали удивительным молодым задором. Она совсем не говорила на сумине, и все ее слова неизменно переводили Исатихалья или Таматахал. Но от этой древней, фантастически уродливой старухи веяло каким-то теплом. И силой. Большой силой, которая внушала уважение. Она буквально обезоруживала.

Исатихалья сказала, что ее сестра — одна из самых известных и знаменитых гадалок на Умальтахат-Ганори. А ее амулеты обладали особой силой и стоили дороже других. Но я теперь понимала это и без подсказки. Сама не знаю, что сделала со мной эта замшелая нелепая старуха. Может, заколдовала. Но когда она повторила заключение своей младшей сестры, я больше ничего не отрицала. Да и не хотела отрицать. Будто эта мысль прочно проросла во мне вместе с новой жизнью. Прижилась. Обрела собственное место.

Я была беременна.

Но это осознание пришло удивительным спокойствием. Какой-то теплой радостью. Оно наполняло меня мыслью, что я не одинока. Я уже живо представляла, как мой малыш будет бегать в этом саду, прятаться в листве, ловить светляков. Я бы не пожелала для него лучшего места. Лишь гнала мысли о Тарвине. Но все время задавалась вопросом: мог бы он стать хорошим отцом?

Нет.

Сейчас все омрачала лишь нависшая над Гихальей угроза. Миновал почти ганорский месяц. Сутки здесь длились больше, чем на Нагурнате или Фаусконе, и оставалось лишь гадать, сколько времени прошло. О Гихалье не было никаких известий, и я просила Птахикалью каждый вечер перед ужином гадать на настоящее. Старуха охотно соглашалась, но я все время боялась, что Исатихалья, служившая переводчиком, что-нибудь утаит. Из желания уберечь меня.

Таматахал сегодня задерживался, и Птахикалья уже привычно вынесла в сад корзинку со своим таинственным барахлом, которое несведущий запросто примет за обычный мусор. Я закуталась в тонкий плед и приготовилась наблюдать за священнодейством. Но с замиранием сердца посмотрела на сидящую рядом Исатихалью:

— Я хочу задать ей один важный вопрос. Можно?

Ганорка скривила губы:

— Отчего нельзя. Ответит, если что увидит.

Я сглотнула, чувствуя, как в горле мгновенно пересохло:

— Почему страдают все, кто пытается мне помочь? Она может объяснить?

Та пожала плечами. Посмотрела на сестру, что-то сказала на своем языке. Птахикалья замерла, прислушиваясь. Какое-то время молчала, но ответила. Я с надеждой посмотрела на Исатихалью:

— Ну? Что?

— Она посмотрит.

Сердце болезненно заколотилось. Я настороженно наблюдала, как старая колдунья с дробным звуком высыпает на столешницу содержимое своей мусорной корзинки. Внимательно смотрит, перекладывает, что-то мычит. Снова собирает, снова вытряхивает. Я видела все это уже много раз, но именно сейчас дыхание застревало в груди. Сама не знаю почему. Наконец, старуха опустилась на стул, что-то сказала.

Исатихалья кивнула:

— Потому что хотят идти против воли Великого Знателя. Все давно увязано крепкими узлами. Не распутать и не разрубить.

— Что это значит?

— Это значит: что бы вокруг тебя не происходило, а против судьбы не выйдет. Как ни старайся.

Я опустила голову — ничего нового. То же самое все время твердила Гихалья. Наверное, странно ждать от ганора другого ответа. На все воля Великого Знателя. Еще знать бы, в чем именно эта судьба. Ответит ли?