Беглец

Громовой рык обрушился с небес. В глаза плеснуло ослепительной синью. По телу прошла волна озноба, волосы на ляжках и предплечьях встали дыбом, будто наэлектризованные. Запах эвкалипта ворвался в ноздри, во рту возник железистый привкус. Криптиды замерли. Казалось, они угодили под разряд парализатора. Натху рявкнул еще раз, взмахнул для острастки булавой, и спруты попятились.

Живой круг распался.

— За мной, — бросил Натху Сандерсон через плечо.

Гюнтер Сандерсон молча припустил следом, стараясь не отстать. «Эх, папаша, — выстукивали копыта. — Вы плохой мальчик, папаша…»

II

Космос здесь выглядел больным, порченым. Бархатная чернота поблекла, подернулась мглистой дымкой, словно неподалеку горели торфяники. Сравнение пришло из фильма, который Гюнтер смотрел в детстве. На миг он даже ощутил запах гари. Нет, это были шутки разыгравшегося воображения. Сквозь мглу едва пробивался тусклый свет звезд, сочась грязноватой сукровицей.

Красное смещение? Что-то иное, противоестественное? Может, и правда красное смещение: светила в ужасе торопятся прочь, подальше от гиблых краев. Кавалер Сандерсон и так был не силен в астрономии, а сегодня он ни за что не смог бы поручиться. Из-под шелухи он вообще боялся выглядывать наружу. Риск вывихнуть себе мозги космическими пейзажами, чрезмерными для обыденного мышления, пугал до смерти.

Боялся, но все же выглядывал.

Галлюцинаторный комплекс не радовал. Выжженная глина сменилась грязно-желтым песком. Здесь, в пустыне, отказывались расти самые неприхотливые колючки. Ящерицы тоже исчезли. Слежавшийся песок — до самого горизонта. Да и горизонта как такового не было: небо и пустыня сливались в жиденькую кашу. По редким барханам тянулись бесконечные волнистые разводы, сползали вниз, устраивали брачные игры. От них перед глазами начинали летать мушки: быстрее, еще быстрее.

Мерещилось: разводы живые, хищные.

Ноги налились свинцом, каждая весила тонну, не меньше. Из легких вырывался надсадный хрип. Вдох — и жаркий сухой воздух наждаком дерет горло. Выдох — и грудь сдувается воздушным шариком, который проткнули спицей. Мошкара, туманящая взгляд, зверела, угрожала слепотой. Эффект приближения к Шадрувану? Путаница раздражителей и реакций? Изнеможение, упадок сил?

Острый вкус имбиря во рту — вот это точно Шадруван, фаг его заешь!

Мысли в голове ворочались тяжко, со скрипом, подобно заржавевшим шестерням древнего механизма. Упрямец, осел, как ни назови, кавалер Сандерсон продолжал вращать приводную рукоятку мыслительного процесса. Путаница. Трава «путанка». Она растет возле Саркофага. Сейчас, в пути, реакция на раздражители сбивается без всякой травы, хотя до Саркофага они явно не добрались. Чем ближе, тем забористей. В космосе, в физической реальности Ойкумены, такого эффекта нет. Гюнтер специально проверял, переключая восприятие. Три раза? Четыре? Не важно. Что же получается? «Путанка» адсорбирует аномальные свойства галлюцинаторного комплекса в окрестностях Саркофага? Передает их при курении?

Иного объяснения Гюнтер не видел.

Рост путаницы ощущений по мере приближения к Шадрувану может служить для Натху путеводной нитью. Вроде запаха, что усиливается по мере приближения к его источнику. Малыш, ты идешь, как ищейка по следу?

Проклятье, завопил Гюнтер-невротик. За каким чертом мой сын прется на Шадруван?! Почему он вбил себе в голову, что его дом — там? У тебя и правда мозги заржавели, с грустью вздохнул Гюнтер-медик. У ребенка выраженный архаический психоз! Регрессивное единство, симбиотическая фаза, прямо по учебнику. Синдром возвращения в материнскую утробу. Туда, где ему было комфортно, безопасно, уютно. Все потребности удовлетворялись автоматически: питание, выделение отходов жизнедеятельности… Никаких внешних угроз, никакого насилия. А потом — травма рождения. Холод, голод, неуют. Тело тяжелое, глаза слепит. Все надо делать самому: есть, пить, облегчаться…

Все самому, раздраженно прервал его Гюнтер-невротик. Дальше! Не тяни резину!

Дальше, развивал идею Гюнтер-медик, инициация, первый взлет — тоже, если задуматься, новое рождение, связанное с насилием. Что потом? Бункер, сражение, шок. Контакт с психикой террориста, которого застрелил Тиран. Чужая смерть как своя, классическая реакция антиса — уход в волну. Повторный выход в большое тело — против воли, вопреки желанию. В подсознании мальчика этот шок наложился на травму рождения, первый источник страха и тревоги слился со вторым и третьим. Ты же слышал, что он кричал? «Нападают! убивают! караул!» Место, где ему было хорошо, его предало. Целая клумба неврозов расцвела на почве конфликта между стремлением вернуться в состояние дородовой гармонии и воспоминанием об ужасе выхода в негостеприимный мир. Теперь Натху хочет обратно, во чрево матери, — укрыться от невзгод этой безумной Ойкумены.

Но-но! Гюнтер-невротик запротестовал, вспомнив, что и у него как-никак имеется медицинское образование. В таких случаях пациент закукливается. Обрывает связи с внешним миром, принимает позу зародыша, не реагирует на раздражители…