Беглец

— Не сдохнешь, — пообещал Тумидус. — Кстати, тебя не смущало, что Нейрам выглядит младше своих лет?

— Я слепой, — напомнил Папа.

— Не морочь мне голову! Знаю я, какой ты слепой! Смущало или нет?!

— Нет.

— Почему?!

— Нейрам ходит в качалку. Ходит? Да он, по-моему, из нее не вылезает! Качайся я столько, сколько Нейрам, я выглядел бы моложе своих внуков.

Они сидели на крыльце: Лусэро Шанвури и оба Тумидуса, старший и младший. Серпик месяца висел над ними, как гильотина, выбирая, на чью шею обрушиться. В ночи бродили тени, слабо отличимые от тьмы. Тени подслушивали, шептались, спорили. Тени делали ставки на жизнь и смерть. Жены спали, дети тоже спали. Лишь у забора, привалясь широкой спиной к доскам, перебирала струны гитары любимая, старшая жена Папы. У многоженцев в фаворитках ходят младшие, бойкие на передок супруги, но карлик и здесь отличился: синий шарф любимицы носила старая толстая женщина, чьи отекшие с возрастом ноги прошли долгий путь рядом с Папой Лусэро, этим обожаемым тираном и самодуром вне конкуренции. Хриплым контральто любимая жена пела «Блюз обслуживающего персонала»:

— Знаешь, мвензи, моя смена подходит к концу,
Ты знаешь, мвензи, моя смена подходит к концу,
Я виляю попой, я на каблуках,
Я несу тарелку в обнаженных руках,
И парни себя чувствуют на облаках:
«А не заказать ли нам еще по пивцу?»
Нет, белый бвана, мы не плечевые,
Да, белый бвана, давай чаевые,
Да и нет — значит все равно,
И еще улыбка, тащись, говно.

— Ты в курсе, что Нейрам был рабом? — напрямик спросил Тумидус. — Он не всегда ходил в качалку. Я застал его в Эскалоне, в помпилианском квартале. Нейрама считали овощем — все, кроме наших. Мы, волки Помпилии, называем таких роботами. Если раба выкачать, выжать до капельки, он превращается в робота. Говоря научным языком, уровень субъективной свободы такого раба достигает в процессе энергетической эксплуатации неотторжимого естественного минимума…

— Состояние робота, — подключился Марк. Похоже, он прогуливал в школе не все уроки, а может, восполнил пробелы в военном училище, — является финальной точкой либертатной деградации. Векторное пространство степеней субъективной свободы свертывается…

Папа ткнул в молодого офицера кукишем:

— Волки? Дятлы вы, а не волки! Тарахтите почем зря! Нейрам был рабом? Кому вы это втираете?! Антиса нельзя взять в рабство. Если ты, братец волк, сунешься к антису со своим клеймом… Знаешь, что будет? Пш-ш-ш!

Руками он показал, что значит «пш-ш-ш»: раз — и сгорел.

— Нейрама не клеймили. — Тумидус понял, что надо запастись терпением. Тот еще подвиг: с терпением у «братца волка» всегда было плохо. — Ему подсунули запись арт-транса с психическим состоянием робота. Трансляция прямо в мозг, с фиксацией этой, как ее? Финальной точки либертатной деградации. Пш-ш-ш — и ты раб со справкой!

— Я не спрашиваю, откуда тебе это известно. — Папа поджал губы. — Я спрошу другое: Нейрам разрешал тебе делиться такими секретами? Это подло, белый бвана. Я — скверный человек, это подтвердит вся местная шпана. Но даже для меня это слишком. Я не хочу тебя слушать.

Тумидус взял его за плечи:

— Ты будешь слушать. Если ты заткнешь уши, я буду писать у тебя на лбу. Если отвернешься, я зайду с другой стороны. Если попробуешь уйти, я велю Марку держать тебя силой. Взлететь ты все равно не сможешь, значит деваться тебе некуда. Подлец я или ангел, я буду спасать тебя до самой последней минуты. Не получится? Тогда я скажу себе, что моя совесть чиста, и выпью на твоих поминках. Моя совесть подлеца, изменника, торговца чужим грязным бельем — она чище спирта, и хватит об этом.

На миг Тумидус обрадовался, что Папа Лусэро — не Нейрам Саманган и даже не похож. Возьми он за плечи Нейрама, и тот, здоровенный как саблезубый тигр, оторвал бы Гаю Октавиану Тумидусу лапки с крылышками, словно назойливому жучку.

— Ты будешь слушать, — повторил он и начал рассказ.