Беглец

— Вольно, примипил. Давно в новом чине?

— Третий месяц.

— Почему не сообщил?

— Вы бы решили, что я хвастаюсь, господин военный трибун!

Тумидус протянул руку. Пальцем коснулся двух серебряных молний в петлице молодого офицера, провел по зигзагам:

— Подполковник. Здесь, на Китте, ты бы считался подполковником. Я знаю, когда-то меня здесь звали полковником.

— Вас?!

— Да. Я был изгоем, лишенным чинов и званий. Я просил их, чтобы они перестали. Проклятье! Я просил, умолял, настаивал… Они соглашались. И всякий раз начинали по новой: полковник. В конце концов я смирился.

Вспоминать было больно. Двенадцать лет прошло, и все равно больно. Великий Космос, двенадцать лет как один день…

…за фонтаном начинались заросли бамбука. В зеленых султанах играл ветер. Поодаль возвышался ряд пальмовых колонн, отягощенных гроздьями плодов.

— Полковник?

Человек у фонтана обернулся. За годы, проведенные на Китте, Гай Октавиан Тумидус привык, что его называют полковником. Помпилианские военные звания были неприятны для вудунов. «Легат Тумидус» — это звучало вызывающе. Можно выгнать человека из армии, но можно ли выгнать армию из человека? Осанка, выправка, льдистый взгляд из-под вечно нахмуренных бровей. Раздражительность, идущая рука об руку с надменностью. Даже одетый в гражданское, Тумидус производил впечатление офицера. Что ж, гибкость вудунов славилась среди рас Ойкумены: они без особых трудностей превратили бывшего гвардии легата в абстрактного, символического «полковника»…[2]

— А сейчас? — заинтересовался молодой офицер. — Как бы на Китте звали вас сейчас?

— Сейчас? Бригадным генералом или просто бригадиром. Ты что, бездельник, не учил табель о рангах?

— Наш, — объяснил молодой офицер. На вид ему было за сорок, хотя по паспорту — тридцать пять. Чувствовалось, что жизнь не слишком щадила офицера. Повышала в званиях, но не щадила, нет. — Наш, имперский. Зачем мне чужие?

Тумидус поджал губы:

— Я тоже так думал. А как стал из легата полковником, сразу передумал. Не зарекайся, малыш. Родина тебя сегодня любит, завтра в дерьме купает. А все почему? Она Родина, ей можно. Я знаю, я был героем, изменником, опять героем… А она как была Родиной, так и осталась.

— Так точно, господин военный трибун!

Молодой офицер встал по стойке смирно. Это был наилучший ответ старшему по званию во время сомнительной беседы о Великой Помпилии. Закончив училище абордажной пехоты, молодой офицер второй десяток лет служил не на боевой галере, а в органах имперской безопасности. Это значило, что он отлично разбирался в повадках горячо любимого Отечества.

— Вольно, говорю. Садись, племянник.

— Есть садиться, господин военный…

— Молчать!

— Есть молчать!

— Изэль, ну хоть ты на него повлияй, на солдафона!

— Он с вами шутит, — объяснила женщина. — Реализует свое подавленное чувство юмора. Гай, не злитесь на Марка! Он всегда шутит так, что хочется треснуть его сковородкой. Кого любит, над тем и подшучивает. А кого не любит, тому не позавидуешь.

— Тебя он хоть любит?

— Любит, если не шутит. У вас в семье все шутники, кроме дедушки Луция.

— Да ну тебя! Папа — природный клоун.

— Клоун, — согласилась Изэль. — Это совсем другое дело. Над его репризами смеешься…

Тумидус не был уверен, что вполне понял реплику Изэль, но счел за благо промолчать. Астланка по происхождению, дочь безумной Астлантиды, воздвигнутой на энергии человеческих жертвоприношений, Изэль Тумидус, в девичестве Китлали, до сих пор оставалась загадкой, вопросом без ответа. Впрочем, сегодня военный трибун надеялся получить кое-какой ответ, в идеале положительный. Слишком многое в его расчетах строилось на жене племянника. Зависимость от кого-то, пусть даже от родственников, бесила Тумидуса, доводила до белого каления. Но ради спасения Папы Лусэро он готов был пойти на любое унижение.

— Вы без дочки? — сменил он тему.

— Белль у дедушки Луция, — объяснила Изэль, подсаживаясь к столику. Помпилианское имя Белла она произносила на астланский манер. — В смысле — у прадедушки. Они друг друга обожают. Он учит ее объезжать лошадей, а она его — находить общий язык с девочкой-подростком. В этом возрасте девочки хуже бешеных кобыл. Где сядешь, там и слезешь.

— Получается?

— Лучше, чем у меня. О Марке вообще речи нет…

— Бармен!