Беглец

Тумидус-старший присмотрелся. Если Борготта носил тату на плече, то Марка разрисовали с ног до головы. Фактически голый, в холщовой тряпке на чреслах, племянник походил на дикаря, только что выбравшегося из джунглей. Белый бвана три, белый бвана два, белый бвана раз…

— Папа? Где Папа?!

Коллантарии вертелись в седлах: пешим остался только Марк. Взглядами спрашивали друг друга: «Есть? Нет? Где же он?!» Все отлично помнили, как выглядит Папа Лусэро в большом теле под шелухой. Гигант-паук, способный разнести в щепки боевую галеру. Нервное шевеление хелицеров, похожих на рачьи клешни. Капли яда падают на землю, прожигают вонючие ямки. Блеск восьми глянцево-черных глаз, расположенных в три ряда. Не заметить это чудовище рядом с собой мог разве что мертвец, и то вряд ли.

— Не подхватили? — предположил Борготта.

Тумидус кивнул, борясь с желанием выругаться. Хотелось облегчить душу, но делать это при дамах было решительно невозможно. В прошлом году, опасаясь выглядеть для «города и мира» совсем уж замшелым солдафоном, военный трибун рискнул просмотреть нашумевший блокбастер от знаменитого режиссера Монтелье — авантюрную драму «Колесницы судьбы». Сюжет фильма заключался в следующем: некий варвар с Террафимы, рыцарь без страха, упрека и мозгов, пытался вытащить из большого тела в малое свою подружку — та умерла в начале фильма, но каким-то зубодробительным образом воскресла в открытом космосе. Чем дело кончилось, Тумидус не знал — он заснул за полчаса до финала. Сейчас военный трибун заподозрил, что ему предстоят «Колесницы судьбы» наоборот — раз за разом тащить Папу из малого тела в большое. Спускаться на Китту, взлетать, спускаться, взлетать… Попадись Тумидусу режиссер этого шедевра — убил бы не колеблясь.

— Аллилуйя, — буркнул военный трибун.

— Аллилуйя, — согласился Папа Лусэро.

Он стоял выше по склону, у кустов аспалатуса, полускрытый ветками: карлик в пижамной куртке без штанов. В пальцах Папа вертел сорванный лист — мял, нюхал, морщился. Казалось, он подумывает заварить себе красного чаю. С чудовищным пауком у этого Лусэро Шанвури не было ничего общего. Увидеть Папу таким же, каким Тумидус пятью минутами раньше видел его во дворе Папиного дома, стало для военного трибуна самым большим потрясением в жизни. Потрясений в Тумидусовой жизни хватило бы на штурмовой легион, встречались разные — с громом, молнией и скрежетом зубовным, — но сегодня Гая Октавиана Тумидуса пробрало до печенок.

Лусэро Шанвури — обычный пассажир?!

— Ты глянь! — Борготта наклонился к военному трибуну. Ухватил за рукав, задышал в самое ухо. — Нет, ты глянь! Видишь?

— Вижу.

— И что скажешь?

— Мне больно на него смотреть. На паука смотреть было страшно, на старика — больно. Знаешь, это его унижает.

— Унижает? С чего бы?

— Мы вытащили его в космос. Мы совершили чудо. Мы рассчитывали, что он здесь останется, выживет… Как он здесь выживет? Как останется? Как мы его оставим, а?! Гори оно огнем, такое чудо!

— Ты о чем?

— Я? О Папе. А ты о чем?

— Я о паутине.

— Где ты видишь паутину?!

Тумидус воспрял. Где паутина, там и паук, а значит, не все потеряно.

— Солдафон, — вздохнул Борготта. — Я и забыл, какой ты узколобый солдафон… Разуй глаза!

Действительно, Папа был опутан паутиной. Руки, ноги, шею украшали серебристые петли. Талию поверх куртки охватывал кружевной пояс. Сходства с пауком это Папе не прибавляло — скорее с мухой, угодившей в сеть.

— Нет, ты глянь! — упорствовал Борготта.

— Гляжу, отстань.

— Сюда гляди!

Борготта поднял левую руку, блестящую от паутины. Тронул сетчатую гирлянду, висевшую на шее. Ткнул пальцем в Тумидуса:

— На себя посмотри!

Паутина была на всех. В отличие от настоящей ловчей паутины, движений она не стесняла. На первых порах никто и внимания не обратил на легчайшую, невесомую сеть. Нити тянулись от одного члена колланта к другому, опутывая, связывая отряд воедино. Папа Лусэро не стал исключением: паутина ясно подтверждала, что антис — член колланта.

Тумидус дернул паутину. Рванул изо всех сил.

Прочная, зараза!

— Эй! — позвал Папа. — Эй, вы здесь?

— Что тебе?

— Я, кажется, тону.

Военный трибун побледнел. Только свихнувшегося Папы ему не хватало для полного счастья. Нашел где впадать в маразм — в открытом космосе!

— Где ты тонешь?

— А где я стою? Где стою, там и тону.

Цыплячьи ножки Папы ушли в землю до щиколоток — и продолжали погружаться дальше. Земля в том месте, где стоял Папа, на вид не была особо рыхлой, но куст делался все выше, Папа — все ниже. Трава, вымахавшая по пояс взрослому мужчине, защекотала карлику подбородок, полезла в рот. Поверить в антиса, тонущего на ровном месте, было труднее, чем в злого волшебника, решившего укоротить Папин и без того крошечный рост.

— Погоди, я сейчас!