Беглец

Врач полез было за бутылкой, спохватился, закрыл почти неначатую историю болезни и встал.

— Сейчас нас с тобой запирают на всю ночь, как неблагонадежный элемент. Поехали, Яков.

— Осматривать не будете?

— Осматривай не осматривай… Восемьдесят километров в кузове, под дождем… Здоровый бы сыграл в ящик.

Яша осторожно развернул каталку с неподвижным Николаем Степановичем. Врач шел рядом, держась сначала за каталку, потом за Яшу. Они медленно шли по коридору.

— Куда его? — спросил Яша. — В операционную?

— В седьмую.

— Там женщины.

— Мужчины, женщины… В больнице абсолютно не имеет значения. Единственная графа — «больной». По возможности — «чем»? И все. Осознал?

— Осознал. Все равно все считают меня сумасшедшим.

Они подошли к лестнице на второй этаж и остановились. Рядом, между двумя старыми шкафами, сидел на корточках человек. Врач обнял Яшу, прижался лбом к его лбу.

— Яшенька… Солнышко ты мое жидовское… Ну какой ты сумасшедший? Слегка не в норме. А кто сейчас в норме? Я, например, тоже не в ней. Уже… По случаю дождливой погоды и наступающей субботы. Осознал?

— Осознал. Женщины будут недовольны. Из седьмой палаты.

— Чем будут недовольны женщины из седьмой палаты?

— Что мы положим к ним мужчину.

— Яков… — Врач достал сигареты, закурил, поднес догорающую спичку к лицу Яши, словно хотел лучше рассмотреть его. — Ты когда-нибудь видел женщину, недовольную тем, что к ней положили мужчину? Я лично никогда не видел. Что это доказывает? Это доказывает отсутствие у тебя соответствующего жизненного опыта. А ведь тебе уже тридцать, да?

— Двадцать восемь.

— Пацан. Закуришь?

— С удовольствием.

Врач отдал Яше свою сигарету, а сам закурил новую.

— Видишь, у тебя еще имеются удовольствия. А у него они полностью отсутствуют.

Он сел на ступеньку лестницы и хлопнул рядом рукой.

— Садись… Какой делаем вывод?

— Не знаю.

— Элементарный. По сравнению с ним ты что-то. Хотя, если честно, не очень далеко от него ушел.

— Вы меня обижаете.

— Обижаться надо было на атомную подводную лодку. Сколько ты на ней отпахал?

— Два года восемь месяцев.

— А я что говорю? Разница между тобой и этим паралитиком, что ты еще куришь, а он свою последнюю выкурил три дня назад. На кой хрен его сюда притартали? Не знаешь? Не обижайся, я любя… Восемьдесят километров… Долболомы. По такой дороге… Не захотели, чтобы дома лежал. Больницу им подавай. Рентген, уколы, квали… квалифицированную медицинскую помощь… Сдохнуть со смеха.

Подтянул к себе каталку.

— Мужик, хочешь закурить?

Не дождавшись ответа, сунул ему в сжатые губы окурок.

— Последний чинарик перед миром иным. В любом случае лучше совершенно бесполезного укола в задницу. Да и не сделают его тебе сейчас. Галька, блядешка, опять на дискотеку рванула. Раньше семи утра не нарисуется.

Яша тоже наклонился к Николаю Степановичу:

— А если он слышит? Видите? Смотрит…

— Естественно. Что ему еще остается?

Врач поднялся:

— Поехали, сионист.

— Я не сионист, Виктор Афанасьевич…

Вдвоем они с трудом, со ступеньки на ступеньку стали закатывать каталку на второй этаж. Окурок выпал изо рта Николая Степановича и медленно дотлевал на мокром плаще. Почти вся тяжесть каталки досталась на долю Яши, подталкивающего её сзади, да еще лежавший стал соскальзывать вниз. Мокрая голова уперлась Яше в грудь, и он совсем близко видел измученные выцветшие глаза. Врач, которому было значительно легче, не переставал говорить:

— Критику признаю… Сионисты в задрипанных участковых больницах не проживают. Они в подавляющем большинстве там… на Земле обетованной.

Он неожиданно остановился.

— Яков… Я тебя совершенно серьезно спрашиваю… Неужели здесь можно жить?

Яша, с трудом удерживающий давящую тяжесть груза, ничего не ответил. Они снова стали подниматься. Врач не переставал разглагольствовать.

— Даже принимая во внимание, что у тебя не все дома… Я бы в первую неделю повесился. В морге. Назло Наталье. Чтобы ей, стерве, строгий выговор с занесением. За плохую работу с кадрами. Иначе ее не достанешь…

Они перевели дыхание. Каталка стояла на площадке второго этажа.

Человек выбрался из-за шкафа и осторожно пошел по коридору. Толкнул одну дверь — закрыто, другую — тоже закрыто. Третья, с табличкой «Пищеблок», подалась. Человек вошел и очутился в полной темноте. Он осторожно закрыл за собой дверь, сделал несколько шагов и… — страшный грохот, казалось, встряхнул все массивное здание…