Беглецы

— Вы должны подбирать новые метафоры, лучшие метафоры, чтобы воздать должное Уважаемому Руководителю. Он есть объединяющее начало нашей жизни, свет, дающий силы каждому кукурузному зерну, чтобы оно могло стать урожаем. Он есть центр притяжения — гора Пэкту, вокруг которой вращаются звезды. А вы, — профессор обвел рукой аудиторию, — должны доказать, что достойны описывать его величие.

Суджа настороженно слушала, пытаясь понять, в этом ли заключается задача ЦТАК и газеты «Нодон». Если именно они записывают слова Великого Руководителя, то что тогда в соответствии с этими словами делается, если, конечно, делается вообще? Сколько слов из тех, что приписывают Великому Руководителю, было написано, скажем, отцовским коллегой Дуком Намом — штатным журналистом «Нодона», создававшим выразительные коаны^[11], или штатным корреспондентом Центрального телеграфного агентства Чуном Ли, чья напыщенная писанина изображала Великого Руководителя великодушным, неукротимым и вершащим подвиги. А может, их авторство принадлежит Ючону, который писал полные сострадания монологи, выражающие любовь Великого Руководителя к своему народу? Суджа заставляла себя сохранять благонадежность, необходимую для члена Партии и дочери редактора газеты «Нодон», но ЦТАК опубликовало совершеннейшую ложь о Чине, и ей было абсолютно ясно, что корреспонденты «Нодона» скорее фантасты, чем репортеры. Она всегда была честна и предана Партии, но люк приоткрылся, и все, что она считала верным и непоколебимым, начало ускользать и низвергаться в бездну.

В двухстах пятидесяти милях от Пхеньяна, там, где начинались его предместья, по шоссе, ведущему на север, со скоростью шестьдесят пять миль в час ехал черный «ренджровер». Позади него, на расстоянии трех корпусов машин, шел черный, как смоль, «мерседес», седан S-класса, в сопровождении еще двух черных «ренджроверов». Кроме кортежа, на полосе дороги больше никого не было. Он мчался вдоль поросшей бурьяном местности, мимо стоящих рядами бетонных строений, грязных тротуаров, тянущихся между зданиями, словно оросительные канавы. Ряды картонных домишек выглядели покинутыми, но кое-где встречались кучки людей, сидевших на корточках возле парящих очагов. «Мерседес» пронесся мимо них, как черный камень по льду, и темные головы, одна за другой, поворачивались ему вслед. Увидеть на дороге «мерседес-бенц» удавалось крайне редко, поскольку в стране ими владели очень немногие, и прежде всего сам Великий Руководитель.

Чен Ын с золотыми наушниками в ушах прислонился головой к стеклу. За окном государственная жилая застройка сменилась покрытыми инеем полями, исчерченными мерзлыми бороздами земли. Мелькали деревянные столбы, проносясь и исчезая в ритме песни, которую он слушал — «Занаду» группы «Раш». Отец вызвал его в страну из Швейцарии, из Берна, где Чен Ын за время учебы привык к европейскому образу жизни. И теперь, вернувшись в Северную Корею, Чен Ын заскучал. Он не просто маялся от безделья, а чувствовал внутреннюю опустошенность, настолько сильную и нестерпимую, что ее было практически не отличить от ненависти или даже ярости, — возможно, это было и то и другое. Такое Чен Ын испытывал только в своей стране, и временами, как сейчас, ему хотелось выпрыгнуть из собственной шкуры. Он почувствовал, что кто-то тронул его за руку, открыл глаза и понял, что отец что-то ему говорит. Чен Ын вынул наушники.

— Стрижка человека сообщает о многом, Чен Ын, — сказал Ким Чен Ир. — Она дает понять, высокого он положения или низкого. Люди судят по волосам.

— Иэ, — почтительно произнес Чен Ын, использовав, как и полагалось, вежливую форму ответа.

Уголки губ Чен Ира опустились. Он нахмурился, поскольку не был уверен, что парень понял про волосы. И дело было не только в волосах: ему не нравился скроенный по европейскому образцу пиджак сына с тремя пуговицами, пошитый из гладкой, отдающей блеском шерстяной ткани. В этом итальянском костюме, со смешной стрижкой и с этими наушниками от «Айпода», постоянно торчащими в ушах, его сын напоминал гангстера. Не сказать, что Чен Ир был против нового стиля или моды вообще, ведь не кто иной, как он сам, без чьей-либо помощи, преобразовал стиль одежды у себя в стране. Но в манерах сына его не устраивало то, что от того просто разило иностранщиной. И сразу было видно, что Чен Ын годами не жил в Чосоне. Неужели мальчик забыл, кто он? Забыл о своем роде? Чен Ир недовольно откинулся на спинку сиденья.

Заиндевевшие поля сменились гористой местностью, а построек и пашен сельскохозяйственных кооперативов на глаза больше не попадалось. И теперь по обеим сторонам дороги виднелись только крутые скалистые склоны, на которых не было даже деревьев, не говоря уже о зданиях. Узкая обочина исчезла, когда дорога побежала между серыми со ржавыми полосами скалами, и машине пришлось резко вильнуть, объезжая двух мужчин, что тащились вдоль дороги с деревянными тележками, груженными палками и камнями. До тюрьмы Ёдок оставалось еще два часа пути.