Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

— Кстати, парни, — оглянулся старлей. — Червонцев лишних, случаем, нет? На форинты меняю.

— Червонцев? Нет.

— Да вы не бойтесь. Я вам лучше, чем в банке сменяю. Нет? Жаль. Рубли мне вот как нужны. В отпуск еду.

— В Союз?

— Ну, а куда же.

Посуровевший было при намеке на валютные дела, Комиссаров отошел.

— Что, старлей, соскучились по родине?

Старлей взглянул свысока.

— Чего это мне по ней скучать?

— Ну… Чужбина все-таки.

— Не знаю. Лично мне здесь нравится. Моя бы воля, я б в Будапешт махнул. Не были еще в Будапеште? Ну-у… такой город! Озеро Балатон там рядом. И вообще. Но отбывать отпуска, к сожалению, мы обязаны в Союзе.

— Почему же «к сожалению»?

— Потому что в Союзе одни проблемы. Перекусить проблема, культурно с девушкой развлечься — тоже. Одни запреты: это радио не слушай, эту книгу не читай, этот фильм не смотри. А здесь по-другому.

— Свободы больше здесь! — не выдержал другой. — Понятно, Москва?

Комиссаров вынул из кармана сигарету и поднялся.

— Перекурю пойду. На свежий воздух. — В дверях он обернулся. — Вас бы отсюда в Приамурский укрепрайон! Там бы научились родину любить.

И хлопнул дверью.

— Туристы?

Александр кивнул.

— А он?

— Руководитель.

— Сочувствую, — сказал старлей.

Внизу под аркой Комиссаров отрывисто затягивался сигаретой:

— И это армия! Штыки! Опора!..

По пути с обеда творческая группа увидела стоящий у гостиницы «Икарус». Несмотря на приступ язвы, Комиссаров собрал людей на инструктаж.

— Сегодня, — объявил он, — даем концерт.

— Наконец-то! — сказала Нинель Ивановна. — А то мои девчата застоялись. Только нам зал нужен. Чардаш прорепетировать.

— Отставить чардаш. Пересмотреть программу под углом на бронетанковую часть. Часть, подчеркиваю, тоскующую по Родине. К вам, «Веселые ребята» это тоже относится. Никакого рока, никаких вихляний с микрофоном.

Руководитель «Ребят», он же солист предположил:

— Битлов, по крайней мере, можно?

— Никаких битлов. Все, что не наше, исключить. По-быстрому продумайте репертуар и мне на утверждение. Давайте!

К удовольствию танцевального коллектива ударник устроил сцену при посадке в автобус.

— Раз так, не еду на хуй! Палочки об колено! Я рок хочу играть!

Перекуривая у входа, Геннадий Иваныч снисходительно взирал на дауна во гневе:

— Переучивайся, рокер, на баян. Мой музыкальный тебе совет. Пушки заговорят, при деле будешь. Да и при политике мира с ним не пропадешь. Сыт, пьян, любим, и никакой цензуры-дуры. А почему? Национальный струмент.

— Ебал я ваш баян! Ребята, не просите! Не поеду!

«Веселые ребята», отбивая пальцы и не глядя по сторонам, торопливо загрузили свою обшарпанную аппаратуру. Так же молча втащили своего ударника.

Дверь закрылась.

Вооружившись красным шариковым стержнем, Комиссаров вынул проект репертуара. Александр отвернулся в окно. Залитая солнцем главная улица была по-субботнему оживлена. По-прежнему город был волнующе чужд, хотя глаза то и дело запинались на фланирующих соотечественниках из нетворческого состава.

Бронетанковая часть располагалась в бывшем дворянском гнезде. Ворота развели свои красные пятиконечные звезды, впустили «Икарус» и с лязгом закрылись. Комиссаров пошутил:

— И вновь я посетил…

Действительно: Родина. Малая: оторвавшийся островок, об укрепленные стены которого разбивалась чужбина. Углубившись в старинный парк, автобус остановился у «Зеленого театра», обнесенного по периметру щитами наглядной антиимпериалистической пропаганды. Театр был — дощатый помост с задником и вкопанные в землю ряды скамеек. На задних рядах «артистов из Москвы» уже поджидали офицерши — молодухи с младенцами, запеленутыми во все, так сказать, импортное — розовое и голубое. Стволы вековых деревьев были окрашены закатом. Издалека приближалась бодрая маршевая песня. На ближнем щите был фотомонтаж под названием «Духовная агрессия против Страны Советов» — с рекламой образцов «подрывной» продукции: «Архипелаг ГУЛАГ», «Посев», «Грани», «Русская мысль».

Несмотря на ощущение абсурда, закурить на чистом воздухе было приятно.

Прибухали сапоги — по команде роты занимали места в партере.

Смущаясь, но с напором Комиссаров сказал:

— Люблю все это, знаешь? С детства гарнизонного. Армию. Единство содержания и формы. В ней все же наша суть — в мундире. Сними его с России, как пробовал Хрущев, — и расползется сверхдержава в кашу. Ешь, кому не лень… Не приведи Господь! Дай сигаретку.

От «Веселых ребят» подошел солист.

— Насчет ваших предложений.

— Ну?

Солист показал список.

— Вот это, это и это…

— Ну?

— Ведь я не запевала? Я лирик. И под электрогитары все это не пойдет. Тут нужен сводный хор с оркестром.

— Так, значит… Уверены?

— Абсолютно.

— Ладно, давайте лирику. Но только нашу.

— Есенина?

— Давай. Только с разбором. Не кабацкого!

Концерт начался засветло. Солист вышел на подмостки и развел за микрофоном руки. Динамики заглушили рев ударника за сценой. Есенин встречен был войсками с энтузиазмом:

Зацелую допьяна, изомну, как цвет.
Пьяному от радости пересуда нет.