Беглый

А вот и я — буквально набиваю рюкзак узбекскими кум-супонами. Цены поднимаются не то что каждый день — каждые шесть часов. А я гребу себе в валюте и в дуду не дую, а рюкзак это просто мой новый бумажник. Мама напрочь бросила попытки меня воспитывать после внушительной взятки в виде бриллиантового гарнитура — серьги и кольцо. Сынок вырос — им можно гордиться. Отец же всё пытается меня исправить своими старорежимными совковыми штучками, пошлый неудачник.

Я почти не живу дома — у меня есть Вероника и всех мир теперь мелко копошится у наших ног. Почти уже в дверях — вернулся. Неудобно. Надо бы отцу сказать гуд бай — из вежливости. И бежать пока не завёл он свою старую шарманку.

Толкаю дверь в кабинет (всё пишет и пишет).

Первое что я вижу в кабинете отца — это пудель Борька. Борька присел на задние лапы и тихо поскуливает, глядя наверх. Отец в сермяжных вязанных носках, из тех что теперь бодро впаривают бабуляторы у метро. Он взобрался на свой обкомовский стол и теперь проверяет насколько качественно затянется петля на его багровой шее. У ног отца — почти пустая бутылка контрафактного Камю из княжества польского.

Первая мысль, которая у меня мелькает — почему-то о бутылке. Сейчас отец, повиснув в петле — наверняка уронит бутылку, дёрнув ногой в вязанном носке. А бутылка выплюхнет последний коньяк на ворох печатной писанины разбросанной по столу. Страницы бесконечных диссертаций. Поэтому первым делом я хватаю бутылку и отставляю в сторону. Так-то оно лучше.

— Бухаешь что ли, бать? Снова драматизируешь ситуацию? Чего ты?

Затягивание петли на шее — интимнейший процесс. Почти так же как и мастурбация, он требует полного одиночества и сосредоточенности на предмете.

Моё появление заставляет отца спрыгнуть на пол.

— А твоя мама подала сегодня на развод…

— Что ты говоришь?! Хм. А мне, ни бум-бум, ни словечком ведь не обмолвилась, хитрюга. Вы что, совсем уже озверели на старости лет? А вдруг, не дай бог конечно, а вот вдруг внуков скоро придётся нянчить?

— Внуков? Серьёзно?

Отец бодро снимает петлю с шеи и, аккуратно сложив, вешает на спинку стула.

— Внуков, сын? Внимаю. Ты что же это, с Ди со своей примирился? Ну, молодчина! Вот это по-мужски!

— Никакой леди Ди, дэдди, давай без Шекспира, окей? Леди Ди! Леди Ди. Дура она областная.

— Ну, понятно. Понятно все с тобой.

Вон глянь в окно, сын, видишь — яблони в цвету стоят. Белые. Два три дня в году всего-то и цветут. Как бы подольше…Красотища ведь. Хотя разве замечали бы мы их красоту тогда? Если бы они так каждый день цвели? Так вот, сын, и ты сейчас — как яблоня в цвету. Стройный, сильный, радостный, красивый. Не заметишь как осень в момент наползет, и ты сам о яблоках своих спелых начнешь слезы лить, понимаешь?

Будущее твое если продолжать станешь в том же ключе узнать случайно не хочешь? Вот он ты — стоишь с петлей на шее, а вот и жена бухгалтерию по разделу имущества расписывает. Сын неизвестно с кем и где болтается…

Отец издал странный клокочущий звук.

— Да ты, бать, настоящим достоевским тут у меня стал! Сколько уже можно про аграрных рабочих Узбекистана строчить — давай-ка в беллетристику вдарь. Ну и что — развод. Делов-то! Знаешь, как мой босс, мистер Бэнфилд, говорит? Как бы это по-русски то лучше… О! У каждой грозовой тучи — подкладка есть из чистого серебра. Это к тому что — плюнь-ка ты на развод, батя, плюнь слюной, как плевали до эпохи исторического материализма! Мы тебе теперьча эдакую вдовушку подберем — молодую, ядренную и с сиськами, как у Саманты Фокс…

Для вескости я выуживаю из внутреннего кармана сигарку — толстенькую и злую, как оперившаяся боборыка пятнадцатилетнего недоросля. Прикурив, выпускаю отцу в лицо ароматное облако далекой Гаваны.

— Сигары начал курить? С каких пор? Мистер-твистер…

Зачем же ты так Шурик, с Дилюшкой нашей жестоко поступил? Она же ребёнок ещё совсем. Больно девушке сделал. Некрасиво. Как ты теперь у неё прощение сможешь вымолить, я себе даже не представляю.

— Ах ты вот о чем… А ты, бать, слышь, ты не шугнись за нее. У них, у баб, запас прочности. Рожают вон и ничего им не делается. Переживет, ни куда не денется, делов-то куча! Вот я тебя скоро с мисс Вероникой познакомлю — дэк у тебя вместо слов одни слюни останутся.

— Не шугнись, слюни, сигары — прямо в нэпмана ты у меня кооперативного превратился. Когда только успел?

— Слышь, бать, есть тут одно дельце на лимон грина! Давай-ка я тебя самого с леди Ди познакомлю поближе, раз она тебе так воображение будоражит. Ну — совсем близко сведу, понимаешь? Сводишь ее в кабак там разок. Не совсем ведь зарджавели, генацвали, а?

Ди, конечно, в койке прямо скажем так, далеко еще не Ким Бессинджер… Ну — отвлечёшься хотя бы. Я вообще не представляю как с одной бабой больше года можно прожить, а ты вона — из двадцатипятилетнего рабства вырвался. Развлечёшься опять же. А потом — потом хоть снова в петлю.

Тут то отец мне и звезданул. Именно звезданул — искры из глаз посыпались. Давно он меня не воспитывал. А рука у отца тяжелая. Он детдомовский, папка-то мой. Да ещё погранвойска. Тяжелый кулак.