Беглый

Мерхаба — это по турецки вроде значит «привет» — машинально отметил я и открыл коробку. В коробке аккуратно расположились четыре стодолларовые бумажки, пластиковая карточка дайнерз клаб и загранпаспорт Ди.

«Мерхаба!» — как заклинание прошептал я моментально проснувшись — «ассара-дара чукара!»

Вот сука. Совсем не верит в мою счастливую звезду. Каждый день выдает в обрез по полгрошика — даже на дорогу не всегда хватает. На короткие расстояния просто хожу пешком. Неужели не понимает, что поиски работы пойдут быстрее — стоит мне обрести подвижность и хороший костюм.

Я засунул деньги обратно. Ладно. Не хочешь карты раскрывать, не обижайся. Я теперь тоже жестче играть начну. На воле люди, похоже, такие же гнилые, как и в лагере. Только матом не ругаются и поднимают круг когда ссут.

* * *

Повесив новое полотенце в ванной, сел шнуровать кроссовки. Розовенькие коры Ди — пойдет быстренько сгонять за объявами. Мои-то развалились совсем еще вчера. Пали жертвой казахских наемников юртбаши.

— Сперва в поликлинику забеги в детскую. Вроде, температурка у неё! Вызовешь врача на дом.

— Я вот газету только куплю — и сразу туда — в поликлинику.

— Эту газетку я тебе затолкаю в глотку, когда вернёшься. Ты что же совсем слепой — ребёнок заболел, изверг? Газетку! Кому тут нахер нужна твоя газетка?

Услышав слова — «совсем слепой», я понял причину дискомфорта и, вернувшись в ванную — единственный островок безмятежности в доме — ловко пришлёпал на глаза темно-синие контактные линзы леди Ди.

— Так. С сегодняшнего дня. Надоело. Надоел ты со своей газетой, понял да? Вон соседка — Маринка работу предлагает. Убирать по вечерам корейский ресторан. Чем не работа? Совсем близко — на велосипеде сможешь ездить. И покушаешь там же.

Известие о хорошей работе вспыхнуло во мне холодным недобрым огнём.

Я не понимаю природу происхождения человеческой злости. У меня нет статистики и хромает теория. Но иногда приходит такой холодный обжигающий как кислота огонь, и тогда я превращаюсь в настоящее исчадие ада. К счастью ненадолго. И к счастью эти приступы крайне редки.

— Какой ресторан? Какая еще нахер Маринка? Ты чо? Какой ссука «покушаешь там же»? Ты ваще уже нахлобучилась? Края потеряла из виду?

— А что? Что такого? И ресторан! Вполне неплохо для начала! Или ты наивно рассчитываешь завтра ж устроиться в американское посольство? Ребёнок. Тупой ребёнок. Знаешь какие люди деньги платят, чтоб хоть уборщицей туда воткнуться? Проснись!

— Ну не полы же мне мыть на свободе, правильно?

— Неправильно. У тебя семья — вот приоритет. Начни с малого. Холодильник заполни. И — в свободное время — пожалуйста — ищи работу своей мечты.

Мне захотелось сказать что-то язвительное, но никак ничего не шло в голову. От волнения я скатился на примитивную привычную феню:

— Да ты попутала божий дар с трымвайной ручкой! Сука! Не катит боярину полы-то шкурять! Мне западло что-то тяжелее хуя подымать, босота!

Я изящно провёл по воздуху веером из воровских пальцев.

Сценка из мест где нет кругов на унитазах, но по утрам поёт Круг — совсем не произвела на Ди никакого впечатления. Аплодисментов не последовало.

— Скотина! При больном ребёнке! Следи за своей помойной ямой. Бандюга. А я вот, между прочем, в Париже работала в гостинице! И нечего! Не потеряла к себе уважения. И ещё маме деньги переводила. Вот так вот!

Я кинулся к окну. Задумывался драматический жест — сдвинуть на бок штору и продемонстрировать, что там вовсе даже не Париж, а поганый волгоградский бублик со спущенной на зиму водой. Дно устилает подсохшая и подмерзшая за зиму тина, в которой иногда мелькают топленые детские надувнушки.

Но рванул я занавесочку в горячке довольно неловко, и меня тут же огрел по башке тяжёлый, сорванный вместе с гардинами карниз.

— Ты что же это вытворяешь, козёл? Я сейчас участкового вызову!

Упоминание участкового зажгло меня едким огнём цепной злости. Я простил бы ей все — и крышки круга, и газеты засунутые мне в глотку и задницу, и блевотину чужого ребёнка приобретённого в моё отсутствие, и даже то, как она ещё вчера по-блядски раздвинула ноги, и еблась вот тут, передо мной, со своим бестолковым десантником Кириллом.

Простить угрозу вызвать ментов я не смогу, наверное, и родной матери. Менты — это мы с Шуряном и Валерчиком запинываем и мочимся в лицо этапнику, менты это Бахром, пьющий чай, пока мы раздаём террористам слова гимна, менты это тянущие свинцом почки, когда все время охота ссать. И это все она мне уготовала за какие-то паскудные сорванные гардины?

Я подошёл к Ди вплотную, сверля свирепым взглядом. Полумера не сработала — в её взгляде сквозила ненависть свинцовой очереди с лагерной вышки. Тогда двумя руками я сдавил ей глотку так, что у меня хрустнули костяшки пальцев. Надо бы поливитаминов попить — хрустеть стали суставы после Зангиоты.

Ди попыталась лягнуть меня ниже пояса — ага, сейчас, как же! Потом вогнала в щеки длинные когти. Дада. Может меч самурайский тебе сейчас бы и помог, падаль, а ногтики, ногтики себе только испортишь.