Бегом на шпильках

У меня перехватывает дыхание. Я сейчас похожа на пугало! Надо было встать пораньше, чтобы хоть как-то сгладить ущерб на лице и волосах. Но силком выталкивать пищу обратно — это, доложу я вам, занятие (выражаясь языком неисправимого оптимиста) холистически иссушающее. Проверяю, нет ли в уголках рта засохших слюней, и преодолеваю коридор в три широких выпада, словно легкоатлет, ускоряющийся перед прыжком в длину. На мне расклешенная вельветовая юбочка, высокие сапожки до колен и облегающая маечка. Если бы у меня было время на обдумывание, я вернулась бы обратно в свой привычный, свободный, многослойный камуфляж. (Мама как-то сказала, что я одеваюсь как капуста.) На новый образ меня вдохновил случай. Мчась вчера домой, я чуть было не врезалась в идущую впереди машину, засмотревшись на крупную, расплывшуюся женщину, неторопливо шагавшую по тротуару: в мини-юбке и коротеньком топике. Ее мягкий, белый живот выпирал между одеждами, а здоровенные, мясистые ножищи казались разбухшими на фоне крошечных туфелек на каблучке. Завороженная, я не могла отвести глаз. Настоящая слониха! Довольная улыбка и ни тени смущения. Подбородки — вверх, причем не вызывающе, а очень даже гордо. Словно никаких споров тут и быть не может! Получается, что даже у такой женщины-горы хватает духу существовать, в то время как я — мышиный писк — прячусь в нечто, наиболее похожее на спальный мешок, из всего того, что можно было подобрать в «Нексте».

Открываю дверь.

— Я вернулся, — говорит Энди.

Замечаю, как его взгляд освещает меня, словно луч прожектора. Сложив руки на груди, я смотрю на него. Я на каблуках, так что сейчас мы практически одного роста: мой «любимый» пунктик, так как я все время чувствую, что постепенно мутирую в Пятидесятифутовую Женщину.[65] Его грязно-светлые волосы сегодня грязнее обычного, а глаза — боже правый! — настоящие хамелеоны. Не в том смысле, что рептильные и без век: я просто хочу сказать, что они как будто меняют цвет в зависимости от того, во что он одет. В пятницу на нем была рубашка цвета «хаки», и готова поклясться: они были зелеными. Сегодня он в темно-синей футболке — и они серые с небесной голубизной. Везет же некоторым!

— Проблемы? — осведомляется Энди.

— О нет, все нормально, — громко отвечаю я. — Здравствуй. Входи.

Хотя одна проблема все же есть. Да еще какая! Проблема, назревавшая еще с той нашей краткой и так внезапно оборвавшейся встречи в коридоре. Вопреки его грубости, докапываниям и шотландскому халату (которому нет и не может быть оправданий, даже несмотря на то, что Бабс однажды простила одному парню его тапочки, объясняя это тем, что: «Он же не из Лондона»). Вопреки целой галерее преступных деяний, совершенных этим человеком в союзе с Тони, вопреки позорному бегству после поцелуя, вопреки семилетнему затворничеству в своей черной спальне, вопреки его оскорбительному отношению к еде как к празднику, вопреки тому, что в десятилетнем возрасте он как-то раз придавил Бабс к земле и, оседлав, громко пернул ей прямо на голову, вопреки несметному числу фактов, скопившихся не в его пользу, — мне ужасно нравится этот парень, и с каждым разом ситуация становится все хуже и хуже.

Хуже некуда. То, как он сейчас смотрит на меня, лучше всего выражается юридическим термином «с умыслом».

Нет, я не должна этого делать. А что, если…

Остатки моих сомнений глохнут сами собой: я вдруг оказываюсь висящей на шее Энди, а мои губы — прилипшими к его губам, словно банный лист к одному месту. Он так крепко прижимает меня к себе, что я не смогла бы освободиться, даже если бы очень этого захотела. А когда он, пошатываясь, входит в коридор, пинком захлопывая за собой дверь, мои ступни с их седьмым номером буквально волочатся по полу. Я бы расхохоталась, но наш поцелуй настолько яростный и дикий, что я и так едва дышу, и кислорода на такую роскошь, как смех, просто нет.

«О боже, — думаю я. — Все очень-очень плохо, что же ты делаешь… нет, он не просто восхитительный, он еще и… уф-ф-ф… приличный… и если даже это не вызывает в тебе отвращения, то ты, подруга, похоже, очень серьезно вляпалась…»