Бегом на шпильках

— О, нет! — восклицает Мел уже своим обычным голосом. — Я лучше «подренирую», а то у меня все опухнет, онемеет и, возможно даже, повредится. И мне потом не разрешат танцевать, и я пропущу массу спектаклей, а когда снова начну танцевать, буду чувствовать себя жирной слонихой-инвалидкой.

— Господи, какой кошмар, — пугается Тони.

— Может, ты лучше зажжешь свечи? — просит Мел. — Мне так нравится, когда ты делаешь это!

Мой брат в три шага пересекает мореный пол из черного дерева и проводит зажигалкой вдоль ряда черных свечей, выставленных вдоль каминной полки. Глубоко вздохнув, я плюхаюсь в большое, пушистое, черное кресло-подушку (прошу прощения, в кресло-подушку за 1500 фунтов, отделанное черной монгольской овчиной). Одна из множества его мимолетных пассий как-то сказала Тони, что его квартира — это нечто среднее между «будуаром куртизанки» и «готическим склепом». Тони был в полном восторге. Думаю, за это она получила лишний день.

— Может, скрутишь нам по косячку? — спрашивает Мел, закуривая «Кэмел».

Я даже вздрагиваю от такой дерзости, но Тони лишь мурлыкает в ответ:

— Без проблем.

Вооружившись машинкой для самокруток, он тут же принимается за работу, при этом умудряясь одновременно улыбаться Мел и мрачно скалиться в мою сторону. Я сижу, — вся такая жалкая, напряженная, — едва не упираясь задницей в пол, и машинально вращаю пальцами сигаретную пачку.

— Может, ты наконец оставишь в покое эту чертову пачку? — недовольно рычит Тони.

— Прости, — бормочу я, от неожиданности роняя сигареты на пол.

— У тебя есть шампанское? — пищит Мел, которая, похоже, адаптировалась к аморальному образу жизни Тони в рекордно короткий срок.

— Естественно, солнышко, — улыбается Тони, снова превращаясь в доктора Джекилла. — В холодильнике должна быть бутылка. Хочешь, чтобы я принес?

— Нет-нет, не беспокойся. — Одно плавное движение — и Мел уже на своих шишковатых ножках. — Я сама.

Бесшумно, как кошка, она выходит из комнаты, и я вся съеживаюсь от страха. Один на один с убийцей, знающим, что я его подозреваю!

— Я говорила тебе, что Пирс Аллен заинтересовался «Монстрами»? — быстро начинаю бормотать я, пытаясь выиграть время. Тони ухмыляется. — Ты… ты уже разговаривал с Пирсом?

— Хм, — говорит Тони. — Да, разговаривал. И ты права. Пирс действительно заинтересовался «Монстрами».

Он издает кудахтающий смешок: короткая, ядовито-злобная вспышка.

— Я н-не… — заикаюсь я. — Что тут смешного?

— Скоро поймешь, — обрезает Тони, сгребая довольно приличную щепоть травки.

В комнату мягко вступает Мел, держа в руках бутылку и три старомодных бокала для шампанского.

— А вот и я! Надеюсь, вы говорили обо мне!

Тони берет у нее бутылку, с громким хлопком откупоривает (Мел пронзительно взвизгивает, достойно играя свою роль) и разливает пенящуюся жидкость по бокалам.

— Солнышко, — тихонько мурлычет он, обращаясь к Мел, — я думаю, тебе стоит сходить в спальню. Сегодня у меня был день покупок. И на кровати тебя ожидает маленький сюрпризик.

У Мел перехватывает дыхание.

— Подарок?! Мне?!

— Может быть, — низким голосом отвечает Тони. — Трудное детство, — неодобрительно замечает он, когда она стремительно выскакивает из гостиной. — Недостаток внимания. Приходится наверстывать.

Он делает вид, что смахивает слезу. Я медленно киваю, пораженная столь трогательным проявлением «пушистости» у мужчины с такой репутацией, что Клинт Иствуд по сравнению с ним выглядит просто сосунком. И еще это неприличное сюсюканье. Да, к тому же, у меня на глазах! Если бы я не знала его слишком хорошо, то подумала бы, что Тони влюбился! Мел в качестве невестки. Чисто в лечебных целях делаю большой глоток шампанского — и закашливаюсь.

— Я ужасно недоволен тобой, — сообщает Тони, наблюдая, как я хватаюсь за горло, багровею и хриплю.

Затем делает глубокую затяжку, причем мне не предлагает.

— Что… что я натворила на этот раз?

— А ты что думала? Все рассосется само собой? — Его голубые глаза сейчас такие же холодные и темные, как Ледовитый океан.

— Что рассосется?

— Когда ты в последний раз разговаривала с мамой?

— Я… мы общаемся каждый день, э-э, последний раз — сегодня утром. Она звонила: узнать, как устроился Энди.

— Она хочет написать письмо Таре.

Естественно, хочет.

— Она, черт возьми, хочет поехать к ним в гости. Ты серьезно облажалась, Натали. Вся эта суета мне совершенно не в тему. Мне нравится моя жизнь и не нравится, когда ее усложняют. А ты — именно ты ее очень сильно усложнила. Ты понимаешь, о чем я?

Мой брат сидит, втянув голову в плечи, пускает дым через ноздри и выглядит так, словно вот-вот набросится на меня: ни дать ни взять ожившая горгулья. Я молюсь, чтобы марихуана добралась до его мозга в ближайшую же миллисекунду и раскрасила картинку в яркие, диснеевские цвета, — и тут он вдруг переходит на рев:

— СКАЖИ ЖЕ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ!

От неожиданности и испуга я подскакиваю на монгольской подушке.

Ну, что я могу сказать тебе, Тони? Левая у тебя травка. Я совершила ужасный проступок. В моем списке раскаяний он стоит в одном ряду вот с такими:

• я по секрету представила Бабс друга Сола, перепутав имя;