Бегом на шпильках

Из-за того, что мой тихий плач вдруг переходит в волчий вой, я еще острее чувствую всю несправедливость происходящего, и принимаюсь рыдать совсем уж в голос.

— Тони? — говорит Энди, подходя ближе. — Но он всегда на всех злится. Не только на тебя. На меня он, к примеру, злится все последние десять лет! Да не слушай ты его. Просто он так лишний раз напоминает всем о своей значительности.

— Н… н… н…

Пытаюсь выдавить из себя претенциозное «но». Оказывается, это не так-то просто. Крепко зажмуриваюсь, пытаясь перекрыть поток слез, — и вдруг чувствую, как теплая ладонь осторожно гладит мои волосы. Мои волосы. Ладонь Энди! Я стою и не знаю: то ли открыть глаза, то ли не открывать. Если открою, то непременно сотворю что-нибудь неуместное, например, высуну язык и заору: «Отста-а-ань!» Так что продолжаю жмуриться. Удивительно, но моя кровь, обычно неторопливо циркулирующая по организму, начинает разгоняться все быстрее и быстрее. Я не шевелюсь. Энди прижимает меня к себе и целует в макушку. Господи, только бы там не было проплешины!

Я настолько шокирована, что мои истерические рыдания моментально обрываются. Стою спокойно, а он осторожно поглаживает меня по спине со словами:

— Так из-за чего же он на тебя злится?

— О! Я сказала кое-что такое, о чем не должна была говорить.

Мое лицо упирается прямо в его грудь, так что, когда я открываю рот, чтобы заговорить, то практически целую его сосок. Энди ослабляет хватку и оживленно трет мои предплечья, словно желая согреть меня.

— Такое даже представить невозможно, — говорит он поддразнивающим тоном.

Мне хочется улыбнуться, но в то же время не хочется встречаться с Энди взглядом, поскольку глаза у меня сейчас такие красные, что он может ошибочно принять меня за блад-хаунда. О боже, он все еще обнимает меня. Мы на грани. И дальше может произойти все что угодно. Моя кожа буквально горит в тех местах, где он дотрагивался. Смотрю на его гладкие, загорелые руки и ужасно хочу лизнуть их. Мои внутренности расползаются, как плавящийся шоколад. «А как же Крис? Ты, девка распутная!» — резко гавкает моя совесть. — «Где же твой самоконтроль?».

Где же мой… Где же мой… Если не брать в расчет сомнения в истинности католицизма Папы Римского, — вряд ли можно придумать более оскорбительный и ненужный вопрос. Яростно отталкиваю Энди от себя, — причем именно в тот момент, когда он сам отпускает меня — непроизвольно делаю три шага назад, взмахиваю руками, как цыпленок из мультика, балансирующий на краю обрыва, и кричу:

— Ааа-аа-ай! — и тяжело грохаюсь на пол.

— Ох, подожди, я…

— Нет-нет, ничего, я…

— Прости, я думал, ты…

— Нет, я сама виновата, я…

Мы продолжаем нести подобную чушь, словно Дживз и Вустер, до тех пор, пока наше обоюдное унижение не ослабевает, и Энди объявляет, что «опаздывает на встречу с приятелем в баре». Я с благодарностью принимаю эту ложь и провожаю его до двери. Затем прислоняюсь к косяку, вздрагиваю от смущения и стыда и запрещаю себе даже думать о том, чтобы поцеловать Энди.

Глава 24

Что, впрочем, не мешает думать о том, что Энди поцеловал меня. Хотелось ли ему? Готовился ли он к этому? Может, я слишком много себе навоображала? Может, все это мне только кажется? А может, он действительно хотел, но почему-то передумал? Почему он передумал? Что со мной не так? Следует ли мне держаться высокомерно и презрительно при нашей следующей встрече? Или лучше изобразить беззаботное равнодушие? Какое поведение сделает меня более желанной? И поможет ли, если я все-таки куплю ту коричнево-белую гималайскую шаль с помпонами?

Мечусь по квартире. Мне срочно нужно с кем-то поговорить. Сама собой напрашивающаяся кандидатура явно не захочет беседовать со мной. По крайней мере, об этом. Тем более, еще и двадцати четырех часов не прошло, как она велела мне «быть осторожней». Однако нельзя же, чтоб все было так, как хочется ей. У нее и так есть все: красавец-муж, шикарное платье, медовый месяц с бирюзой, веджвудский соусник из нефрита, квартира-сад с цветочными ящиками на окнах, упакованная кухня с галогеновыми лампами, клубная карточка «Джон Льюис», — в общем, сбылись мечты куклы Барби. Столько всего — так чего жадничать? Почему бы не уступить какой-то сущий пустяк, можно сказать, совсем ничего? Почему «совсем ничего»? Да потому, что ничего, собственно, и не было. Я просто хочу поговорить.

Прежде чем поднять трубку, минуты две дискутирую сама с собой: а стоит ли? После пятого гудка раздается щелчок: включается автоответчик. Сухой мужской голос противно растягивает слова:

«Здравствуйте, вы позвонили в дом Саймона и Барбары Фридленд. Нас сейчас нет дома, либо мы очень заняты. Пожалуйста, оставьте сообщение, и мы перезвоним вам, как только сможем».