Бегом на шпильках

— Господи, Натали, — обрывает меня Бабс, расплескивая чай. — Почему ты считаешь, что все на свете крутится лишь вокруг тебя одной?! Дело вовсе не в Энди — дело в Сае!

— В Саймоне? — глупо повторяю я.

На какую-то секунду черты ее лица искажаются, словно Бабс хочется ответить сарказмом, — «Да, в Саймоне, это мой муж, ты еще помнишь такого?», — но она лишь медленно кивает, испуская какое-то мычание.

Я кидаюсь вперед, успевая перехватить чашку, падающую у нее из рук.

— Бабс?

Она молчит.

— Прости, прости меня, ну, что с тобой?

Бабс трясет головой. Ее челюсти стиснуты в отчаянном усилии сдержать рыдания. Никогда еще я не видела ее такой, и жуткий страх поднимается внутри меня, будто ледяной ветер, выдувая всю низость и подлость, скопившиеся там. Мне становится ужасно стыдно.

— Ну, пожалуйста, скажи, что случилось? — шепчу я. — Я сделаю все что угодно, только бы помочь тебе.

Возможно, она чувствует в моих словах искренность, так долго скрывавшуюся под фальшью вежливости, так как на лице у нее появляется улыбка, — бледный, мимолетный призрак улыбки, — и она кивком приглашает меня на кухню.

— Может, еще чаю? — говорю я, пока Бабс тяжело опускается на металлический стул.

Она отрицательно качает головой и машет рукой в сторону блестящего чайника, — очередного свадебного подарка, — что, как я полагаю, означает: «Если хочешь, налей себе».

Я сижу напротив нее и жду, мелко вибрируя от ужаса всем телом. Господи, только бы все оказалось не так плохо. Для нее. И для меня. Вряд ли я смогу совладать с такой степенью вины. Она сдавливает пальцами висок. А затем выплевывает:

— Все спрашивают меня: «Ну, как тебе замужем? как семейная жизнь?» Только это, блин, их всех интересует. И я отвечаю: «Прекрасно, замечательно, спасибо», ведь я же новобрачная, и мне полагается трахаться по пять раз за ночь, все семь ночей в неделю. Вот что я должна всем отвечать. А на самом-то деле моя семейная жизнь — одно сплошное дерьмо. Вот и надо отвечать: «Спасибо, дерьмово». И я не знаю, что мне делать. Господи, я не могу даже поговорить с ним об этом, он не слушает меня. Господи, я в отчаянии.

— Но, Бабс, почему? — лопочу я.

У меня не получается связать звуки в слова, и моя речь напоминает очкарика-библиотекаря из какого-нибудь дешевого фильма 1950-х годов. Моя подруга сидит, ломая пальцы, — хрусть, хрусть, — и я не выдерживаю: хватаю ее руки и крепко прижимаю к груди.

— Он… он… я не знаю. Тут так много всего.

Она отстраняется, скрещивает руки на груди.

Затем принимается смеяться, — таким тяжелым, горьким смехом.

— Натали, если у тебя когда-нибудь случится медовый месяц, а твой новоиспеченный муженек будет, не отрываясь, смотреть по видео «Семь самураев» две ночи подряд, знай — это плохой признак.

— Что… что за «Семь самураев»? — шепчу я испуганно.

Подозреваю по ее интонации, что это явно не какой-нибудь оригинальный японский вариант «Семи невест для семи братьев».[49]

— Трехчасовое черно-белое кино про каких-то японских бандюганов шестнадцатого века. А потом он еще смотрел «Сёгун». Девять с половиной часов. Примерно на ту же тему.

Я настолько шокирована, что не могу вымолвить ни слова. Про бандитов? В медовый месяц?

— Да я бы и не возражала, если б могла лицезреть его самурайский меч чаще, чем два раза за две недели!

Ее деланый смех больше напоминает всхлип. И тут она вдруг добавляет: