Бегом на шпильках

Да чтоб я еще когда-нибудь повторила подобную ошибку?! Зажигаю сигарету трясущимися руками. Ну и дура же я! Мел просто не желает, чтобы ее спасали. Она все говорит и говорит, а я все смотрю и смотрю на нее, но не слышу ни слова. Нет уж, я не буду брать морковный кекс к чаю. Я сижу, мрачная и непреклонная, грея свои вечно замерзшие руки о горячую чашку, пока Мел вдруг не окликает меня:

— Ты в порядке, Натали? Ты так смешно выглядишь.

Встряхнувшись, отвечаю:

— Нет, в смысле да, я в порядке.

— Ты можешь рассказать мне. Обещаю, я никому не скажу.

Ее слова меня не убеждают, но я уже потеряла бдительность. В любом случае, моя стремительно увядающая дружба с Бабс не имеет к Мел никакого отношения. Скорее всего, Мел действительно никому не скажет. Извергаю из себя собственную версию истории, делая особый акцент на всевозможные оскорбления, коим я подверглась. При этом тщательно избегаю ссылок на мою, хм, проблему. А это все равно, что пытаться увернуться от капель во время дождя.

— Я ничего не понимаю! — пищит Мел. — Почему она ведет себя так подло?

Вздыхаю. Да как же тут поймешь, если не рассказать всей истории: живой, мясистой, неразделанной? А если рассказывать все, то как не нарушить табу? Я не из тех, кто нарушает табу. Я вообще ужасно горжусь своей способностью прокрасться на цыпочках мимо слона в гостиной, бегемота в прихожей и анорексика в кафе. Так безопасней. Дикие звери и женщины с навязчивыми идеями непредсказуемы, и непрофессионалу их лучше не трогать.

— Ну, — начинаю я, сфокусировавшись на шоколадно-коричневой крошке на столе. — У нас вышла ссора. Бабс вроде как обвинила меня в том, что, что я… ничего не ем.

Выкладываю все начистоту, избегая взгляда Мел. Вооружившись малярной кистью, разукрашиваю слона в красный цвет: от кончика хобота до кончика хвоста.

Наконец мои запинания с заиканиями прекращаются.

Мел шипит:

— Тони говорит, твоя подруга Бабс — крупная и мясистая. Ясное дело, она просто тебе завидует! Натали, ты же худенькая от природы, ты очень женственная, и Бабс должна буквально беситься от зависти!

Я энергично киваю головой: да, да, да, это именно то, что мне хочется слышать. К черту еду! Правда, мне не слишком нравится эпитет «женственная». Но… Чувствую: что-то здесь не так. И, пока Мел продолжает свои разглагольствования, отмечаю сероватый оттенок ее зубов и отталкивающую розоватую болезненность шишковатых костяшек, несмотря на свою крошечность, кажущихся гигантскими и очень выпуклыми по сравнению с тонкими пальцами. Волосы у нее сухие и безжизненно тусклые. И я понимаю, что ни один человек, будучи в здравом уме, не станет завидовать ни одной из нас.

Вздыхаю с облегчением, когда подходит время выдвигаться к Тони.

Такси останавливается перед хлипким с виду, белым пентхаусом (специально для тех, кто не в курсе: «с квартирой на крыше») моего брата на Лэдброук-Гроув. Мел нажимает кнопку звонка, и мы взбираемся по лестнице, устланной ковром цвета «берлинская лазурь». При этом Мел ведет пальцем по стене, затянутой грубым темно-красным драпом. «Увядшее великолепие» — так описала бы я вестибюль, будь я доброй девушкой. Но более точное, — хотя и более злобное, — определение: «неряшливая обветшалость». А сегодня эта затхлость усугубляется запахом жареного мяса.

— Ф-фуу! — громко фыркает Мел, размахивая фарфоровой ручкой перед своим носиком. Затем с силой барабанит в белую дверь, и, спустя шестьдесят секунд, диктуемых светским этикетом, Тони рывком открывает ее.

— Хей! А вот и моя сладкая девочка! — мурлычет он, обращаясь к Мел, которая уже подставляет щечку для поцелуя.

Я терпеливо жду сзади, в тусклой, холодной прихожей, — лучшая из моих улыбок готова расцвести буйным цветом в любую секунду, — пока мой брат не соизволит со мной поздороваться.

— Привет, Тони, — говорю я с надеждой в голосе, когда наши взгляды встречаются.

— Привет.

Слово выпадает, будто мертворожденное дитя. Тони снова поворачивается к Мел, и я следую за ним внутрь: на сердце — тяжелый камень близкой погибели.

Мел немедленно устраивается на белом кожаном диване, между двумя голубыми подушками с изображением Элвиса. Она валится на спину так, что голова свисает с сиденья, а ноги, грациозно касаясь спинки, упираются в кроваво-красную стену. Поскольку Тони, по-видимому, совершенно не возражает против подобной позиции «а-ля летучая мышь», я делаю вывод: ему известно, что сейчас Мел «дренирует» — отвратительный балетный термин, означающий избавление от молочной кислоты, которая скапливается в мышцах после физической нагрузки.

— У меня спина болит, — жалуется Мел.

— Ах, ты, моя бедная маленькая овечка, — плаксивым голосом откликается Тони. — Может, бедной маленькой овечке хочется, чтобы ей погладили спинку?

Мел довольно улыбается.

— Нет, шпашибо, мой большой и шильный папа-мишка! Шлишком больно. Я вшя горю.

— Может, моя бедная маленькая овечка хочет, чтобы большой и сильный папа-мишка принес ей ледку?

В этот момент я уже готова пулей вылететь из комнаты и проблеваться в туалете.