Бегом от токсичных родителей

В каждой реплике сидит провокация, вызов. И то, что я научилась, видеть, что это провокация, не защищает меня от того, что я не попадусь на нее. На некоторые вызовы невозможно не ответить. Наверное, когда я была младше, я принимала все до единого.

Еще я неожиданно поняла, почему наши мамы друг друга так ненавидели – они видели перед собой себя. Они смотрели друг на друга как в зеркало и испытывали протест. После свадьбы им приходилось регулярно сталкиваться с правдой о себе. А после нашего отъезда можно было закрасить правду любыми картинками.

Я поняла еще много разного.

Потом я со всем смирилась. По-настоящему.

А потом снова вспомнила все.

Ощутила ярость. Затем боль. Затем понимание. Затем успокоение. Затем все повторилось.

Потом повторилось еще раз. И еще. В одном и том же порядке. Все быстрее циклы сменяли друг друга. Все реже они наступали.

С каждым разом все реже, короче и безболезненнее.

Иногда в эту последовательность вклинивалась жалость к маме. Конечно, каждый сам себе выступает кузнецом – но маме в жизни было тяжело, и она страдала – значит ее можно пожалеть.

Мне казалось тогда, что эта и есть та самая точка зрелого отношения к ситуации – когда ты можешь в обидчике увидеть беспомощного и слабого и возрастить собственную человечность.

Но я обрушивалась с этой точки зрелого равновесия каждый раз через пару часов – когда вспоминала – какие мамины поступки приводили к ее персональным несчастьям. Сколько людей пострадали при этом, и кто разгребал вместо нее неприятности, так же как в моих случаях их разгребала я. И зрелое равновесие заканчивалось.

Наконец последние витки стали похожи на короткое воспоминание – весь цикл проносился в голове за несколько секунд. И наступило состояние покоя. Я пережила эти отношения. Меня ими рвало, рвало – и полностью вырвало. Стало легче.

Ничей ребенок

Почему-то на каждом витке я обнаруживала свое одиночество. Причем каждый раз открывала этот факт заново. Много-много раз я впервые понимала – я была одна. Всю жизнь. И каждый раз, как в первый раз, проваливалась куда-то от этой мысли.

Я не имела права жаловаться на это. «Ишь ты, одиноко ей! Живет в полной семье, отец с матерью есть, а ей одиноко! Ну иди, поищи, кто тебе будет более близким, может друзья? Иди, друзья тебя предадут один раз, сразу поймешь, что такое одиночество!»

Это прабабушка защищает свою внучку передо мной. Статус матери в семье оберегался.

Я не виновата в том, что чувствовала себя одинокой. Одиночество стало для меня пожизненным. Ни одна подруга не должна была удержаться рядом – а вдруг она станет ближе, чем мать? В 14 лет мама так и сказала, что моя лучшая подруга – это она. И так правильно. А все остальные подруги будут в жизни постольку, поскольку не помешают отношениям с первой.

Неужели это было в моей жизни?

Ощутив масштаб одиночества, я поняла – мое детство прошло с ЧУЖИМИ людьми. Они все были мне чужими. Мама бы сказала, что это я была чужой. Что само по себе подразумевало бы мою вину в этом.

Наверно объяснить это нельзя. Эта мысль приходит, уходит, возвращается снова, уже не так пугая, потом показывается на сантиметр ближе. Это похоже на схватки. И в конце ты рождаешься чужим ребенком… и можешь дышать свободно.

Это большой прорыв, осознать, что ты чужой для своей семьи ребенок. Потому что следующим пониманием будет то, что тебя не любили. Наверно это очень страшное понимание. Но когда оно приходит после мысли, что ты чужой ребенок – оно совершенно не пугает. Не любят чужие люди – ну и что?

Яма доверия

Ярче всего я чувствовала обеих мам в период декретов. В моем беспорядке из куч выстиранного, но неубранного белья, невымытой посуды, бессонных ночей свекровь находила повод ощутить свое превосходство надо мной – она-то все успевала, и помыть, и постирать. И уж тем более выспаться. Забывая, что ее собственного ребенка и собственное домашнее хозяйство вела ее мама. В этом превосходстве не было ни уважения к чужим трудностям, ни благодарности к собственной матери.

Моя же мама оказывала мне поддержку путем озвучивания фраз наподобие «Бедной уже поесть некогда!». Констатация этого факта ставила галочку в ее голове – она посочувствовала дочери. Значит помогла.

Я усиленно убеждала себя в том, что, действительно, это мои дети, значит мои проблемы. Я была такой уставшей, что не замечала одного – при таком отношении со стороны вроде бы близких людей – близкие люди становятся далекими. Во всех смыслах.

Я неожиданно поняла, что в том была моя вина – нельзя позволять так обращаться с собой людям на том основании, что они самые близкие. Нужно посылать их лесом.

У меня не было сил и времени их перевоспитывать, объяснять им, что они не вправе приходить и топить того, кто из последних сил старается выплыть. Да я и не должна была их перевоспитывать. Да у меня и нет права или возможности их перевоспитывать!

Нужно было с ними ругаться.