Он снова хотел, чтобы его похвалили. Кирилл был так не уверен в себе, что нуждался в постоянном одобрении своих поступков, все равно чьем и по какому поводу. Анна увидела в глазах мужчины немую просьбу, но ей было его не жалко. Только чтобы избежать возможной сцены, она сказала:
– Я вернусь и все тебе скажу. А теперь отпусти меня. Мне нужно в ванную.
Кирилл разжал свою руку. Анна встала и ушла в ванную комнату. Но она не стала принимать душ. Быстро одевшись и неслышно приоткрыв дверь, она прислушалась. В комнате было тихо. По всей видимости, Кирилл все еще лежал в кровати, ожидая ее возвращения. Анна, почти не дыша, дошла до входной двери, беззвучно открыла ее и вышла из номера, неслышно закрыв дверь за своей спиной. После этого она быстрым шагом пошла к лифту. Спустившись на первый этаж, Анна вышла из гостиницы и направилась к станции метро. Она ни разу не оглянулась. И когда в ее сумочке зазвонил телефон, просто отключила его, зная, что это звонит Кирилл, несомненно, недоумевающий и раздосадованный. Это была ее маленькая месть за вчерашнее унижение. Она мстила не Кириллу, а всем мужчинам в его лице, которые когда-либо причинили ей обиду или доставили неприятности. Имя им было легион.
Выкинув визитную карточку Кирилла в мусорную урну на улице, она почти сразу забыла о нем.
Внезапно желудок напомнил Анне о том, что она ничего не ела со вчерашнего вечера. Она купила в киоске у станции метро «Третьяковская» булку и наскоро перекусила, с трудом проглатывая сухие куски. После чего направилась в Третьяковскую галерею. Мужчины уже порядком утомили ее. Для разнообразия Анна хотела насладиться искусством. Это могло помочь ей на какое-то время забыть обо всех мерзостях жизни, которую она вела два последних дня. Во всяком случае, она на это надеялась.
Еще издали Анна увидела длинную очередь, многоязыкую и разновозрастную. Она изгибалась подобно гигантской пестрой змее, голова которой начиналась от дверей дома-музея, а хвост заканчивался в отдаленных переулках. Анне пришлось отстоять два часа, прежде чем она смогла войти в Третьяковскую галерею, которая изнутри казалась намного больше, чем снаружи. Анна переходила из зала в зал, а они все не заканчивались, и каждый поражал ее то потемневшими от времени лицами вельмож былых веков, то громадой былинных русских богатырей, то ужасающим реализмом военных баталий. Что-то ей нравилось, что-то оставляло равнодушной. Она долго стояла перед васнецовской «Аленушкой», о которой думала еще этим утром в парке, и быстро прошла мимо картины Василия Верещагина «Побежденные. Панихида», бросив на нее только мимолетный взгляд и содрогнувшись в душе.
Анна уже почти изнемогала от усталости, когда в одном из залов она увидела картину, на которой была нарисована молодая женщина, проезжающая в открытом экипаже по Невскому проспекту. Анна сразу узнала изображенные на холсте такие знакомые ей места – павильоны Аничкова дворца, Александринский театр. А потом ей показалось, что она узнает и женщину, несмотря на то, что та была одета по моде девятнадцатого века. Но из-под бархатной шляпки с белым пером на Анну смотрели грустные глаза, которые она не могла не признать, потому что каждое утро видела их в зеркале. Лицо у женщины, несмотря на округлые нежные линии, было надменным, взгляд из-под густых черных бровей – дерзким и вызывающим. Но если бы она вдруг улыбнулась, то с картины на Анну смотрела бы женщина, до странности на нее похожая. И не только внешне. Анна могла бы поклясться, что эта женщина, как и она, была обижена на весь мир, который относится к ней несправедливо. И потому она отвечает ему тем же – спесью и высокомерием, за которыми пытается спрятать свою израненную душу.
На холсте не могла быть изображена сама Анна, она это понимала, но эта мысль так взволновала ее, что она присела на скамеечку, стоявшую напротив, и начала внимательно рассматривать картину. Конечно, Анна знала о ней и раньше – это была «Неизвестная» Ивана Крамского. Но до этого Анна видела только ее репродукции, которые передавали лишь бледное подобие сходства. Оригинал выглядел иначе и поразил ее.
Увлеченная своими мыслями Анна не заметила, что на той же скамейке, что и она, на другом ее конце, сидит мужчина лет шестидесяти. На его худом костлявом лице явственно читалось удивление, когда он переводил взгляд с картины на Анну. Несомненно, он тоже заметил ее сходство с изображенной на холсте молодой женщиной и хотел о чем-то спросить Анну, но долго не решался. Наконец он преодолел свою нерешительность и произнес:
– Знаете, о чем я думал до вашего появления, когда смотрел на эту картину?