Бегство из сумерек

— Это слишком личный вопрос, моя милая, — снисходительно отзываюсь я. — Но я решил не обижаться на это.

— Спасибо, — говорит она. — Вы хотите подняться? Вам нужна помощь?

Еще как нужна, но пока ей лучше про это не знать.

— Я ищу подружку, она пошла в эту сторону, — говорю я. — Может, вы ее знаете? Такая растолстевшая на моей жизни, съевшая мою душу. Ее, должно быть, легко узнать.

— Нет, я не…

— А… хорошо, если вам случится ее встретить, буду весьма признателен, если сообщите мне. Я еще пробуду в этих краях некоторое время. Мне понравился этот город.

Внезапно меня осеняет:

— А может, он вам принадлежит?

— О нет.

— Пожалуйста, извините, если я вас смутил этим вопросом. Лично я возгордился бы, владея таким городом. Как вы думаете, он продается?

— Вам лучше подняться, а то могут арестовать. Вставайте же!

Все-таки это нежелание жителей сообщить, кто хозяин города, меня смутно тревожило. Естественно, купить его мне не по карману — я схитрил, чтобы узнать, кто же им владеет? Не слишком ли эта девица умна для меня? Весьма неутешительно.

— Вы — как подбитая птица, — улыбается она. — Со сломанными крыльями.

Я быстро встаю, отклонив протянутую руку.

— Показывайте дорогу.

Она хмурится, а затем говорит:

— Пожалуй, домой.

И мы идем рядом, она — чуть впереди. Я показываю на небо:

— Вон там облако в форме облака!

Она улыбается, а я приободрен настолько, что готов ее благодарить.

Мы подходим к ее дому; зеленая дверь открывается прямо на улицу, в окнах видны красно-желтые занавески. Каменные стены покрыты белой, начавшей отслаиваться краской. Она достает ключ, вставляет его в большой железный замок и широко распахивает дверь, грациозно приглашая меня войти первым. Я наклоняю голову и прохожу в темную прихожую. Здесь много старинных полированных вещиц — дубовых и латунных, бронзовых лошадок, подсвечников без свечей; пахнет лавандой. Справа от меня лестница, ввинчивающаяся во мрак; ее ступеньки покрыты темно-красным ковром.

На высоких полках стоят вазы с папоротниками. Несколько таких ваз и на подоконнике возле двери.

— Если хотите побриться, то бритва у меня есть, — сообщает она. Ей повезло: я достаточно самокритичен и понимаю, что побриться необходимо, поэтому благодарю ее. Взметнув широкой юбкой, она поднимается по лестнице на верхний этаж, провожая меня в маленькую, пахнущую духами и дезинфицирующим средством, ванную.

Солнце село, и синее небо враз помрачнело. Она включает свет и показывает мне безопасную бритву, мыло, полотенце.

Поворачивает кран, и вода струится в ее сложенную чашечкой ладонь.

— Еще горячая, — говорит она, поворачивается и выходит, закрывая за собой дверь. Я устал и бреюсь кое-как. Затем соображаю, что неплохо бы помыть руки. Потом иду к двери, чтобы убедиться, что она не заперта, и высовываюсь в освещенный коридор.

— Эй! — кричу я до тех пор, пока ее головка не выглядывает из-за двери где-то в конце коридора. — Я уже побрился.

Я улыбаюсь, а мои глаза говорят, что я знаю, что под одеждой она голая. Все они такие. Что бы они делали без своей одежды и своих волос?

Где же она? Она шла в эту сторону — меня привел сюда, в этот город, запах ее следов. Она может дурачить меня, даже спрятаться в этой женщине. Она всегда была по-своему умна. Я сломаю ей и другую руку. Буду слушать, как трещат у нее кости. И они не схватят меня. Она высосала из меня жизнь, а меня обвинили за то, что я сломал у нее пальцы. Я ведь только пытался добраться до кольца, которое ей подарил, скрытое в блеске других.

Это она сделала меня волком — с пастью, набитой острейшими зубами.

Я с грохотом скатываюсь вниз, топотом заставляя стонать и скрипеть ступени, отыскиваю нужную мне комнату и вхожу. Глубокие кожаные кресла; опять бронза и дуб; опять папоротники в дымчатом, пурпурном с алым, стекле. Камин без огня. Мягкий, многоцветный ковер. Миниатюрное пианино с черно-белыми клавишами, над ним — в раме — картина.

Стол, покрытый белой скатертью, сервирован на двоих. Рядом два приземистых стула.

Я стою спиной к камину и слышу, как стучат по ступенькам ее тонкие каблучки.

— Добрый вечер, — вежливо говорю я, когда она появляется в облегающем фигуру платье из темно-синего вельвета, с рубинами в ушах и вокруг шеи. На ее пальцах ослепительно сверкают кольца, и я с трудом справляюсь с собой.

— Пожалуйста, садитесь. — Она вновь повторяет тот самый грациозный жест рукой, указывая на стул, обитый желтой кожей. — Вам теперь лучше?

Во мне затаилось подозрение, и я не отвечаю. Кто знает, может быть, это опять уловка.

— Принесу обед, — говорит она. — Я скоро.

И опять я раскусил ее. А раз так, меня не победить.

Я жадно поглощаю непонятное блюдо и позже спохватываюсь, что оно может быть отравлено. Но — философски рассуждаю я — теперь уж все равно слишком поздно, и жду кофе. Его-то я проверю: если пахнет миндалем, значит, в нем яд. Пытаюсь вспомнить, не было ли в каком-нибудь блюде, которое я съел, привкуса миндаля. Кажется, не было. Теперь можно чувствовать себя относительно спокойно.