Бегство из сумерек

Я шагаю широким шагом по вымощенным плитами проспектам и авеню, сжигая все и всех на своем пути. Я в состоянии завоевать целый мир и превратить его в одно сплошное пляшущее пламя. Во второе светило. Оно будет полыхать в небесах, как полыхало когда-то, миллионы лет тому назад.

Поступь моя легка и свободна, я ликую.

Проходит час, и я замечаю вдруг подкрадывающихся ко мне неуклюжих, уродливых человекоподобных фигур. У каждой — по одному широкому глазу, толстыми пальцами они сжимают винтовки.

— Остановись, Меннел! Стой, или будем стрелять!

Асбест! Конечно, я теперь вижу. Асбест сжечь я не могу. А эти винтовки меня могут укокошить. Я содрогаюсь от ужаса и мысленно желаю, чтобы они сгорели. Винтовки быстро расплавляются.

Но люди в асбестовых костюмах подтягиваются все ближе и ближе. Они тянут ко мне свои неуклюжие конечности, чтобы схватить.

Я отшатываюсь, не желая испытать подобное унижение, и бегу от них к высокому белоснежному зданию. Публичная библиотека.

Какая-то женщина кричит, когда я врываюсь внутрь, но я не обращаю внимания и несусь дальше. Мощный топот моих преследователей эхом догоняет меня по коридору. Я врываюсь в большой зал, заставленный стеллажами.

Люди в асбестовых костюмах приближаются ко мне все ближе и ближе, я в панике озираюсь по сторонам, ища путь к спасению, — но я вошел сюда через единственную дверь. В ней сейчас теснятся целых три закованных в асбестовую броню чудовища.

Но это несправедливо! Они должны провозгласить меня властелином мира, а не загонять как какого-то обезумевшего зверя. Я — супернормальный человек!

Растопырив руки и образовав полукруг, они осторожно надвигаются на меня. Я захожусь в ярости на самого себя: попался из-за собственного слепого безрассудства!

— Назад! Убирайтесь прочь! — ору я, и эхо гулко возвращает мой крик. — Назад! Или я уничтожу всех!

Но они неуклонно приближаются, яркие блики света играют на их циклопьих головах.

Я ору, но эти кретины не останавливаются. За свою неосторожность я сам заслуживаю сожжения… На моих брюках тут же появляется язычок пламени и ползет по ноге вверх, нежно льнет к бедру…

Испугавшись, я пытаюсь сбить огонь. Но — увы! Слишком поздно! Я умею создавать пожары, но совсем не умею их тушить. Мне никогда не хотелось этого.

Я смотрю на книги. Вольтер, Диккенс, Достоевский, Шекспир, Конрад, Хемингуэй… Они окружают меня, и я ощущаю их вызов: наши труды будут жить. А твой труд — закончен.

Огненные щупальца, оживленные моей злобой, корчатся вокруг книг. Полки начинают обугливаться. Я ощущаю жар горящей одежды и боль от огня. Потом начинаю смеяться — сначала тихо, затем все громче и громче.

По крайней мере, эта секунда — мой триумф!

Руины (Пер. с англ. Н. М. Самариной)

Мэлдон мрачно брел по развалинам; его лицо было густо покрыто, как мелкими бриллиантиками, каплями пота.

Казалось, что развалины — бесконечны, как бесконечно над ними жаркое синее небо. Острые зубья каменной кладки, покореженный железобетон, куски ровного пространства, засыпанного пеплом, — этот суровый ландшафт напоминал истерзанные морем скалы, обнажившиеся при отливе. Под палящим солнцем все выглядело вполне мирно, в бледных тенях не было ничего таинственного или угрожающего. Здесь Мэлдон чувствовал себя в безопасности.

Он снял куртку и сел на бетонную плиту, из которой торчали прутья арматуры. Они так изощренно сплетались друг с другом, что напоминали некую абстрактную скульптуру, призванную изобразить пространство и время. Да и сами по себе эти руины были, по сути, громадной скульптурой, памятником, созданным бестолковой и противоречивой деятельностью человечества, монументом времени и пространству, и заодно тем жертвам, которыми люди заплатили, чтобы понять их.

Мэлдон поймал себя на том, что бессвязно перескакивает с одной мысли на другую. Он выпил немного воды из фляги и зажег сигарету. Скитаясь здесь в поисках признаков жизни достаточно долгое время, он ничего не обнаружил и уже жалел, что ему пришло в голову направиться сюда. Никаких следов от пребывания здесь его предшественников, не вернувшихся обратно, не было видно — ни надписи на камне, ни какой-либо царапины, ни клочка ткани, ни скелета. Развалины были пусты.

Мэлдон, отставив фляжку, поднялся, бросил окурок в трещину и стал всматриваться в неровную линию горизонта. Затем оглянулся назад. Странное впечатление производило ничем не заслоняемое, простирающееся до горизонта пространство. Ни разрушенное здание, ни рухнувшая стена нигде не заслоняли взора. Горизонт существовал со всех сторон, создавая странное ощущение, будто человек находился в центре огромного диска, плывущего в бесконечной синеве неба.

Он прищурился. Солнце стояло прямо над головой, и Мэлдон не смог определить направления, откуда пришел. Размышляя над этим, он не мог вспомнить, меняло ли светило вообще свое положение или, если на то пошло, была ли тут вообще когда-нибудь ночь. Разве свет не все время струился именно так? И все же ему почему-то казалось, что он шел, по крайней мере, несколько дней.