Бегство в Египет. Петербургские повести

Сторож базы, Ёжиков дядя Коля, по нечётным числам по вечерам выгонял свой трудовой ревматизм, парился в Усачёвских банях, передав ученику Лёшке свои законные державу и скипетр, то есть медный свисток с цепочкой и древнее нестреляющее ружьё. Сегодня было как раз нечётное.

Дядя Коля был наш старый знакомый; прошлой осенью прорвало канализацию, и нашу улицу перекопали, как огород; а он ведь старенький, дядя Коля, и поэтому не очень устойчивый, вот мы и вытащили дядю Колю из рва, куда его повалило ветром. Автобаза после этого случая сделалась для нас как родная. Здесь, в кузове пятитонки, отъездившей последние километры ещё при царе Горохе, мы обычно собирались по вечерам. Кузов был нашим штабом, в нём мы строили великие планы, дулись в фантики, праздновали победы, лечили раны, завоёванные в боях; сюда, на базу, кроме нас со Щелчковым да с полдесятка наших верных приятелей, посторонних никого не пускали.

– Он был маленький ещё, этот Робсон, – продолжал рассказывать Шкипидаров, – и на месте никогда не сидел, всё пытался вылезти из аквариума. А они высоты боятся – если аксолотля уронишь даже с самой небольшой высоты, он умрёт от разрыва сердца. Так вот, забрался Робсон на край аквариума, повисел на краю и умер…

Щелчков спросил:

– От разрыва сердца?

– От простуды. Мама форточку забыла закрыть, ну его на сквозняке и продуло.

– Жалко рыбку, – сказал Щелчков. – Это ж надо – и с хвостом, и с ногами!

– А до Робсона у нас был сурок. – Шкипидаров сидел на корточках, привалившись к деревянному борту. – Он всю зиму на антресолях спал, мама его в валенок убирала, чтобы ему было тепло. Вот он в валенке до весны и не просыпался, у сурков это называется «спячка». Только он всё равно подох.

– От простуды? – спросил Щелчков.

– От обиды, – пригорюнился Шкипидаров. – Мы весной его из валенка вынули, а он лысый, как… ну помните дядьку, ну вчера, ну на Фонтанке, ну с удочкой… ну который мою шапку поймал. Сурка за зиму моль поела, и от меха ничего не осталось. Он обиделся, заболел и умер.

– Что-то у тебя, Шкипидаров, все животные дома дохнут, – покачал головой Щелчков. – Атмосфера у вас какая-то нездоровая. Наш сосед дядя Ваня Кочкин говорит, что есть особые трещины, которые под городом, под домами, из которых излучение излучает специальные психические лучи. Вы, наверное, живёте на такой трещине.

– Сами вы живёте на трещине, – почему-то обиделся Шкипидаров.

Лёшка, ученик сторожа, до этого равнодушно слушавший наш необязательный разговор, заинтересованно заглянул к нам в кузов.

– Я не понял, – спросил он, жмурясь, – психические лучи – это как? Это те, что делают из людей психов?

Для наглядности он повертел у виска свистком.

Тут неслышно из-за левого борта показалась дяди-Колина голова.

– О чём спорим, не о футболе ли? – Дядя Коля вытащил из авоськи веник и повесил его сушиться. К сарайчику у ближней стены была протянута верёвка с прищепками. – Я от Яшина автограф имею, расписался на трамвайном билете: «Коле Ёжикову от Лёвы Яшина», – после матча «Динамо» – «Спартак».

– А я думал, вы в бане паритесь, – сказал младший ученик сторожа. – Это как же вы, дядя Коля, сюда проникли? Ведь ворота заперты на запор. Вон и Вовка храпит, как радио.

– Кхе-кхе-кхе, – сказал дядя Коля, – это мой, Алёха, секрет. Это, может, я специально проник беззвучно для проверки, Алексей, твоей бдительности. Не хромает ли она у тебя? – Дядя Коля почесал брови. – Здесь же техника, а не чугунные чушки, это, парень, понимать нужно!

– А я знаю, – сказал Щелчков, – там внизу, под машиной, люк. Вы, наверное, через люк и пролезли. Было слышно, как крышка грохнула.

– Йо-хо-хо, – сказал дядя Коля. – Вот же юный следопыт, редькин корень. Ну не человек, а локатор. А ответь мне, пожалуйста, на вопрос: в Африке комары водятся?

– В Африке комары не водятся, – уверенно ответил Щелчков. – В Африке водятся москиты.

– Да-а… – задумчиво сказал дядя Коля. – А я думал, комар везде. Он же лёгонький, легче мухи, в него дунь, он блям и – фуить. – Дядя Коля потеребил веник. – А ерши в Африке водятся?

– Нет, – ввязался в разговор Лёшка, – ёрш, он рыба наша, советская, – ёрш, пенды́рь и ещё уклейка.

Сторожевая собака Вовка, уловивши дяди-Колин басок, закрутила свой хвост колечком и с улыбкой подбежала к хозяину. Дядя Коля потрепал её ниже уха и достал из кармана сушку. Раскрутив сушку на пальце, он подбросил угощение вверх. Вовка терпеливо ждала, когда жёлтое колёсико с маком приземлится на собачий язык. Вдруг она крупно вздрогнула и, мгновенно забыв про сушку, повернула морду к забору. Шерсть на Вовкином загривке встала торчком. Вовка заворчала недобро и метнулась стрелой к воротам. Сушка, отскочив от булыжника, укатилась под штабной грузовик.

– Эй, за забором, живые есть? – раздался с улицы чей-то голос.

Вовка на подобное хамство ответила заливистым лаем, то и дело оборачиваясь к хозяину. «Может, загрызть нахала?» – спрашивали её преданные глаза.

Дядя Коля повертел головой; это значило, что спешить не надо. Ведь загрызть никогда не поздно, да и сторож был человек не злой.