Бегущая строка памяти

Когда Инна Александровна умирала от рака, она сказала: "У меня есть от мужа кое-какие вещи, я хочу, чтобы ты ими распорядилась. И вот этот медальон ты должна подарить русской актрисе, чтобы он вернулся в Россию..." Анастасия Дубровская стала ее душеприказчицей.

Выслушав этот рассказ, я сказала: "Ну, хорошо. Давайте я возьму медальон, с тем чтобы потом передать молодой актрисе или дам наказ своим родствен

320

никам - если сама не успею, чтобы была преемственность".

Я спросила, почему она решила передать это именно мне, ведь многие же гастролируют в Америке. Она говорит: "Дело в том, что за год до того вы были здесь на вечере Поэзии и вас видела Инна Александровна - она мне тогда сказала вашу фамилию. И когда через год я увидела афишу "Федры" с вашим именем, я пошла и на всякий случай взяла с собой этот медальон. И вот теперь я с легким сердцем отдаю его вам".

Проходит какое-то время, Анастасия Борисовна присылает мне фотографии Блюменталь-Тамарина в разных ролях и его переписку с Шаляпиным. В свое время я даже хотела писать об этом статью в журнал "Театр", но руки не дошли.

Потом она приехала в Москву (первый раз после своей эмиграции!), жила у меня неделю, ходила в церковь на улице Неждановой.

Мы с ней были не только разных поколений, но главное - разных мироощущений. Она - очень верующая, очень простая. Я бы хотела, чтобы такая женщина была у нас домоуправительницей, распоряжалась моей бытовой жизнью. По утрам, на кухне, она очень хорошо беседовала с моими домашними. Обычно, когда у меня живут чужие люди, я моментально куда-нибудь уезжаю - боюсь бытового общения, а тут она мне не только не мешала, наоборот - мне было очень комфортно душевно.

Она уехала. Мы переписывались. Прошло еще какое-то время. Приезжает ее сын, оператор, и говорит, что она умерла. И привозит уже ее завещание другую уникальную брошку: римское "50" выложено бриллиантиками и написано: "М.Н. Ермоловой 1870- 1920 от М.М. Блюменталь-Тамариной 1887-1937".

Я эти брошки не ношу - ни ту, ни другую, но память у меня осталась.

Недавно, перебирая "бумажки", я нашла свое

321

письмо, не отправленное Анастасии Борисовне. Я не часто пишу письма - для меня большая проблема купить марку и найти почтовый ящик, особенно в чужой стране...

Это письмо написано в конце 1991 года, на гастролях в Испании. Теперь оно стало свидетельством времени.

"Дорогая Анастасия Борисовна! Здравствуйте! Надеюсь, что Вы здоровы и у Вас все хорошо. Пишу из Мадрида. Опять играем "Бориса Годунова". Я Вам, по-моему, говорила, что Годунова играет Николай Губенко. Он - министр культуры СССР. Зрители на это очень реагируют. В Европе это, как Вы понимаете, для них нереально. Когда я летом была в Авиньоне на фестивале, там был прием министра культуры Франции, так перед приемом специальной службой были проверены все уголки и выходы из дома. Несколько рядов оцепления и т.д. Правда, на следующий день это не помешало министру поучаствовать как актеру (он - бывший актер и работал в свое время с Антуаном Витезом) в вечере памяти Витеза и сидеть на сцене рядом со мной.

Наш министр ходит без всяких провожатых, но стал таким махровым чиновником правого толка, что диву даешься: как быстро власть портит человека.

Публики, как ни странно, мало. Но наши гастроли совпали здесь с Пасхой и Страстной неделей. Кто уехал на каникулы, кто в такие дни не ходит в театр. В этом смысле организовано все плохо. В остальном - ничего. Живем в прекрасных гостиницах, много свободного времени, и есть какие-то деньги.

В Испании я второй раз, и у меня тут двоюродная сестра. Она давно, еще в Москве, вышла замуж за испанца и с 60-го года живет в Мадриде. Преподает в университете, а муж переводит русскую классику. Сейчас - "Доктора Живаго". Очень милые люди. К со

322

жалению, он - испанский коммунист, поэтому для него Идея - превыше всего, но... о политике мы не говорим.

В Москве - плохо. Страшно. Особенно вечером гулять с собакой. Почти голод. Во всяком случае, в магазинах ничего нет. Я привожу с гастролей супы в пакетах. Этим спасаемся. Плохо моим животным, нет мяса. Но им я пока тоже привожу их кошачье-собачью еду. Мне жаловаться грех. Но болит душа за остальных. Особенно за стариков, у которых маленькая пенсия. Утром в окно я вижу, как они бредут с кошелками за молоком. Это пока недорого и утром можно, постояв в очереди, купить. Мама спасается в университетской столовой. Так все как-то приспосабливаются. Но главное - душевная усталость, когда нет веры в какие-то изменения к лучшему.

Мои друзья и знакомые разъехались в разные стороны: кто на время читать лекции в Сорбонне или в Италии, кто - продавать свои картины в Париже, и там пока живут с семьями. Кто - каким-то образом где-то снимается. Это пока не эмиграция, а "на время" , как уезжали "на время" в 20-е годы.