Бегущий Орёл, дева-воин

Человек всегда боится того, чего не может увидеть. Мне было страшно лезть в эту чёрную дыру в скалах, но я сказал себе:

– Ты не должен бояться! Там нет ничего, кроме двух рысей, которые ругаются друг с другом из-за добытого мяса!

Я наклонился к Отаки и прошептал ей на ухо:

– Давай! Следуй за мной!

Она кивнула головой и улыбнулась, и мы двинулись в путь. Проход был таким узким, что мы не могли бы идти бок о бок, и на большей части его видимой длины он был не более чем на две-три ладони выше наших голов. Наши тела заслоняли свет от входа, и поэтому через каждые три-четыре шага мы пригибались к полу, чтобы пропустить свет и пытаясь разглядеть, что там впереди. Два очень длинных валуна, длиной с самый длинный из вигвамных шестов, образовывали здесь стены прохода, но когда мы приблизились к их дальним концам, то увидели, что дальше проход был неровным; местами боковые валуны располагались очень близко друг к другу, а иногда и далеко друг от друга, а под ними и между ними были боковые проходы, которых было достаточно, чтобы укрыть сотню – да что там, две сотни рысей. Я сказал сам себе:

– У нас не будет возможности подстрелить ни в одного из участников ссоры; они могут прятаться в тех тёмных уголках, где мы никогда не сможем их увидеть!

Тогда мы сидели, пригнувшись, на твердом, сыром земляном полу. Мы встали и попытались сделать четыре или пять шагов, которые должны были привести нас к первому из боковых проходов, и как раз в этот момент я увидел, очень смутно, то, что, как мне показалось, было огромной птицей, летевшей прямо мне в лицо. Я поднял руки, чтобы защититься от неё, и в этот момент тяжелое тело ударило меня в левое плечо, развернув меня спиной к Отаки, и мы оба упали с воплями и визгом ужаса. Но мы вскочили так же быстро, как упали, и, ведомые Отаки, побежали на свежий воздух. И так мы бежали, не останавливаясь, пока не оказались за пределами каньона в груде валунов. Затем мы повернулись и посмотрели назад, как раз вовремя, чтобы увидеть, как большой горный лев перепрыгивает с валуна на валун вдоль кучи справа от нас и в последнем длинном прыжке влетает в лес, окаймляющий ее!

– О, Апа! Это были горные львы, а не рыси! Мы едва спаслись! – воскликнула Отаки.

У меня болело левое плечо. Я потянулся ощупать его и отдернул руку, всю в крови; моя тонкая рубашка из оленьей кожи была там порвана. Пробегая мимо, лев глубоко оцарапал меня одной из своих лап с острыми когтями!

Отаки увидела рану и крикнула:

– Ты ранен, у тебя идет кровь; давай поспешим к тому источнику!

Мы спустились к нему, маленькому роднику в нижней части поляны, забрав по пути свои мешки м маасом, и там я снял рубашку, и Отаки промывала рану холодной водой, пока она не перестала кровоточить. Но четыре глубоких пореза от когтей продолжали саднить; похоже было, что моё плечо охвачено огнём!

– Пойдем! Пойдем домой, – сказала Отаки, после того как помогла мне надеть рубашку.

Я не ответил ей. Я был очень зол, мне было очень стыдно за свой испуганный крик, и я напряженно думал. Когда она снова предложила нам поспешить домой, чтобы я мог смазать рану, я сказал ей:

– Иди домой, если хочешь! Я вернусь туда и убью того другого льва, рычащего товарища того, который поцарапал меня!

– Ты не пойдёшь один! – крикнула Отаки. – Пойдем! Я с тобой!

ГЛАВА III Отаки берет на себя женскую ношу

У меня уже был разработан план, и, как мне казалось, хороший. Я провел Отаки через лес, окаймлявший маленькую поляну, а затем почти вышел из него к проходу в груде валунов. Оттуда мы двинулись от валуна к валуну, поднимаясь и огибая их, к вершине большого плоского камня прямо над входом в проход в груде; там мы сели рядышком, чуть в стороне от его края, и, держа в руках лук с наложенной на тетиву стрелой, стали ждать, когда выйдет лев. Я был уверен, что он появится ещё до заката. Наклонившись вперед, мы могли видеть маленькое ущелье на всю его длину до самого конца, прямо под нами, и я считал, что лев, когда выйдет, даже не посмотрит в нашу сторону, а будет следить за тем, что грозит ему впереди.

Солнце уже давно перевалило за середину, когда мы начали следить за львом. Мы по очереди осторожно наклонялись вперед и смотрели вниз. Моя рана болела всё сильнее; мне казалось, что я буквально поджариваюсь; солнце, казалось, стояло на месте, вместо того чтобы двигаться к своему дому на западе, и я задавался вопросом – смогу ли я просидеть там, на той скале, пока не наступил вечер.

– Не важно, что я тут обгорю, я останусь здесь, если понадобится, до тех пор, пока смогу видеть, куда стрелять, – сказал я себе. Через некоторое время я почувствовал, что мои слова сбываются, что все мое тело начинает гореть, плечо опухает, боль распространяется по спине, шее, руке. Я ничего не сказал об этом Отаки.