Бегущий по лезвию

«Послушай, я не просил, чтобы меня запихнули в твои мозги. Когда бы ты ни захотел отпустить меня, ты знаешь, куда идти».

— Ты не думаешь так всерьез, ты блефуешь. Ты хочешь остаться там, где ты есть, Кравченко. Пока ты не овладеешь мной окончательно и не будешь играть как марионеткой.

Кравченко не ответил. Прошло несколько минут, а его личность молчала. Нойес решил было встать с постели, но затем решил подождать, уверенный в том, что Кравченко начнет понукать его снова. Но в продолжающейся тишине он понял, что решение, а также ответственность за их общее тело все же на нем. Он сбросил с себя одеяло и отключил ночной монитор.

Неподалеку от его кровати стояла склянка с карнифагом. Нойес с нежностью поглядел на нее. Его первой утренней мыслью, как, впрочем, и последней вечерней, была мысль о самоубийстве, точнее о самоубийстве и убийстве. Когда он уйдет, он возьмет Кравченко с собой. Он взял склянку в руки и любовно провел пальцами по ее поверхности. В хрупком стеклянном контейнере находилась смертельная доза вируса, содержащего бета-13 мужской ДНК — репликативной молекулы, действие которой заключалось в том, чтобы заставить клетки тела высвободить автоматические энзимы — вещества, вызывающие гидролиз органических тканей из лизосом — самоубийственных хранилищ, расположенных в клетках. Через несколько мгновений после попадания внутрь карнифаг вызывал цепную реакцию автолиза, в результате которой тело буквально распадалось на части, смерть клеток была полной и всеобщей — карнифаг пожирал их. Это была быстрая, но чрезвычайно мучительная смерть, так как тело превращалось в слизь, начиная с пищевода. Могло пройти от восьми до десяти минут, пока нервные центры перестали бы регистрировать боль растворения. Но самая большая прелесть этой смерти заключалась в ее полной необратимости. Против этого средства не было никакого противоядия и никакое промывание желудка или другой подобный прием не могли остановить процесс, если он начался и затронул хотя бы несколько клеток. Как только начиналась цепная реакция, жертва была обречена. Нойес называл это для себя эффектом Шалтай-Болтая.

Он положил карнифаг на место.

«Давай, глотни его, ну!»

— Очень смешно, Кравченко.

«Я серьезно. Ты что, думаешь напугать меня, размахивая этой смертельной жижей? Как только тебя не станет, я получу новое тело. Может, и ты там окажешься вместе со мной после моей новой трансплантации».

Нойес потянулся за склянкой.

«Поднеси ее к губам, и вперед, это просто».

— Нет уж. Черт тебя побери! Я сделаю это, когда сам захочу, а не тебе на забаву!

Ему показалось, что он услышал смех Кравченко. Отложив склянку, Нойес снял пижаму и принялся за свой утренний ритуал.

Религиозное отправление. Он потянулся за томиком «Бардо». Несчитанные поколения предков-христиан завертелись как турбины в своих могилах в Новой Англии, когда последний и единственный представитель рода Нойесов открыл тибетскую святую книгу. Как обычно, он открыл главу о смерти в начале книги, и низким голосом прочел:

«О благородный, слушай. Сейчас ты чувствуешь лучи ясного света Чистой Реальности. Узнай их. О благородный, твой интеллект в существующем мире не являет собой ничего реального вне понимания того, кто является истинной реальностью — Вседобрейшего. Но твой интеллект совсем не ничто. Незатененный, сверкающий, ужасающий и радостный, он является частью сознания Вседобрейшего Будды».

Утренний туалет. С минуту он постоял в поле вибратора.

Питание. Он заказал скромный завтрак.

Упражнения. Кряхтя, он сделал одиннадцать отжиманий и семь наклонов.

Он поел. Оделся. Было десять утра. Он вернулся с Родитисом из Сан-Франциско прошлым вечером и все еще жил по стандартному тихоокеанскому времени, что сделало его пробуждение еще более затруднительным. Включив экран, Нойес увидел, что внешний мир выглядел веселым и солнечным, и солнце было по-апрельски теплым, а не жестким и холодным, каким бывает зимой. Он жил в маленькой квартирке в Воллинфорде, округ Гретер Хартфорд, Коннектикут, на одинаковом расстоянии от Манхаттана и его родного Бостона. Он старался держаться подальше от Массачусетса, но периодически дела заставляли его приезжать туда. Одно из этих дел было навязано Родитисом: он настаивал на том, чтобы каждый год они оба посещали собрание их класса в Гарварде. Это было невыносимо. Любое окно в прошлое было источником боли. Все, что напоминало ему о времени, когда он был молод и имел перед собой широкие перспективы: блестящую карьеру, многообещающую женитьбу, прекрасный дом и наслаждение традициями. Он провалился на экзаменах в колледже. Женитьба его не состоялась. Теперь он был богатым человеком, но только благодаря Родитису, который подобрал его и набил ему карманы деньгами, как бы в уплату за его душу. У Нойеса было достаточно денег, но тратил он мало и жил на скудные средства не из-за отсутствия воображения, а просто потому, что не хотел верить в то, что щедрость Родитиса, которая свалилась на него, была реальной.

— Чарльз! Чарльз, ты уже встал?

«Голос твоего хозяина», — сухо заметил Кравченко.