Бей или беги

Той ночью отец спрятал ее в фургоне и, пользуясь курьерским разрешением на выезд, вывез за пределы «села утешения». Он не имел представления, что на борту его транспорта не один, а два пассажира. Не знала и Томасин. Весть о беременности настигла ее после, осенью, пока они аккуратно, тайными тропами продвигались на север. Тогда радость от воссоединения с потерянным близким человеком схлынула, сменившись отчаянием. Она-то наивно думала, что сбежала! Но Капернаум ее не отпустил. Малкольм не отпустил ее. Она была заражена, пусть и не вирусом, превращающим людей в бездумных монстров. Она несла на себе печать рабства, незримый ошейник на шее. Ее жизнь на воле будет недолгой. Ее участь предрешена. Времени у нее до весны.

Малкольм, сотворивший с Томасин это, был ее единственным шансом на спасение. Но за прошедшие месяцы все ее послания оставались без ответа. Он так и не объявился. Последняя надежда угасла.

Сейчас она признавала, что пыталась себя обмануть и найти утешение там, где его нет. Малкольм не хотел отпускать ее, она нисколько не верила его последним словам, заподозрив в обещании даровать ей свободу очередную издевку и проверку на вшивость. Проверку, которую она не прошла, захватив судьбу в свои руки. Очередное прегрешение, за которое ей пришлось бы понести наказание. В его глазах, должно быть, и убийство Дайан было лишь актом мести своему тюремщику. Желание проучить неугодную девчонку не стоило столь огромного риска. Он не стал бы искать ее после такого. Тот Малкольм, которого она боялась и ненавидела. Другой, погребенный под мрачной махиной кошмара, пережитого в Капернауме, некогда близкий и родной, прочесывал бы мертвые города и пустоши в поисках своей маленькой охотницы. Но от него ничего не осталось. Скорее всего, его никогда и не было, а Томасин наивно пыталась наделить монстра человеческими чертами, пока он не показал ей свое истинное лицо, однажды протянув биту, обмотанную колючей проволокой.

Она могла умереть в тот день, но уцелела. Все зря. Томасин умирала сейчас — в томительном ожидании собственного конца.

Вечерами она выходила на площадку перед домом и, наполняя полные легкие морозного воздуха, вглядывалась в темный лес, простирающийся под ногами. Ни единого огонька. Никто не подавал ей сигналы. Никто за ней не придет. Только острые иглы звезд ярко сияли над лесом, а луна серебрила черные пики елей.

Томасин закрывала глаза и прислушивалась к звукам гор и спящего леса вокруг. Тишину, такую звонкую, что звенело в ушах, нарушал лишь волчий вой в долине. Хищники пели свою протяжную, заупокойную песнь, словно оплакивая девушку на вершине, потихоньку прощающуюся с опасным и жестоким миром.

Она возвращалась в хижину, когда пальцы, затянутые в теплые перчатки, деревенели от холода. Глаза кололо от слез, замерзших на ресницах. Томасин шустро растирала остатки растаявшей в тепле влаги по щекам, чтобы ненароком не заметил отец.

Закрывшись в маленьком хозяйственном помещении, она воровато косилась на дверь и обтиралась растопленным снегом. И только там она позволяла себе осторожно, украдкой, погладить отросший живот. Ей хотелось поговорить с ним, с ребенком, который, скорее всего, как и она, обречен на смерть, но у ее отца был чуткий слух охотника. Не стоило давать ему поводы для подозрений. Потому она обращалась к невинной душе, обреченной на смерть также, как и она, только мысленно:

Потерпи, дружок, — думала Томасин, так и не придумав подходящего обращения, — скоро все закончится. Для нас обоих.

Она давно пришла к мысли, что смерть — не самый худший из возможных вариантов. В этом безумном мире быть мертвым было куда проще, чем живым.

Глава четырнадцатая

Снег таял, и по склонам бежали мутные ручьи, полные прошлогодней листвы и мелких веток. Местами уже показалась черная, все еще оледенелая земля. Лес потихоньку просыпался, и первые птицы робко переговаривались в кронах высоких елей. Томасин приходила послушать их голоса.

Она сходила с ума от тишины, ведь отец был паршивым собеседником. Он не открывал рот без особой необходимости, будто его страшно утомляло любое напряжение речевого аппарата. Томасин его понимала — сама когда-то была такой, до принудительной социализации в Цитадели. Лишь алкоголь немного развязывал отцу язык, но запасы давно иссякли, а пополнить их было негде.

Отец не поддерживал ни одну из тем, что предлагала Томасин. А ей очень хотелось поговорить, но куда сильнее поделиться своими тревогами и отчаянием. Этого она точно не могла себе позволить, вот и искала что-то нейтральное. Просто, чтобы заполнить пустоту.

Расскажи, каким раньше был мир, ну, что ты помнишь.

Мир и мир. Чего тебе интересно? Ничего особо не изменилось, только людей стало меньше. Но это и хорошо. (Люди отцу не нравились).

А мама? Что-нибудь, кроме того, что у нее были «добрые глаза». Как ее звали? Чем она занималась? Где родилась? Что ей нравилось? Музыка? Фильмы? Книги? Еда? Где вы жили?

Где-то жили. Она умерла, так что теперь не важно. Ни к чему ворошить прошлое.