Бей или беги

Ублюдка, — повторила она про себя, и горло сжал спазм. Впервые, наверное, за все это время Томасин стало совестно за подобные мысли. Она не имела права ненавидеть этого ребенка. Он такая же жертва, как она сама. Он не виноват в том, что его использовали против нее. Он и сам, будь у него выбор, предпочел бы остаться там, где до явления на свет дремлют невинные души. А не тащиться в мир, полный опасностей и жестокости. И лучшее, что для него могла сделать Томасин — забрать с собой. В небытие. В тишину и пустоту. Ведь судьба у этого ребенка едва ли будет счастливой. И долгой. Томасин не сомневалась: поганая это будет судьба. Скорее всего, отец не позволит ему даже издать первый крик. Задушит своими огромными изуродованными руками. Над телом умершей дочери.

Интересно, — вдруг задумалась она, — а дети становятся ходячими мертвецами?

Самые юные твари, что ей встречались, были подростками. А что становилось с детьми? Куда они все подевались?

Погрузившись в свои невеселые размышления, она не заметила, как они дошли до еще одного маленького бревенчатого дома, окруженного плетеной изгородью. Первое, на что упал взгляд девушки, была голова мертвеца, насаженная на пику у ворот. Ее сильно потрепали птицы — глаза отсутствовали, обглоданные уши и нос напоминали древесные грибы. Рядом с головой висела рукописная табличка «не входить, убью нахер».

Отец чуть поморщился, глядя на предупреждение, и открыл перед Томасин калитку. Перезвон консервных банок на ней возвестил хозяев о прибытии чужаков. На крыльцо тут же вывалилось огромное, не меньше отца, пугало неопределенного пола, с длинными белыми лохматыми волосами, с ружьем наперевес.

— Кто там!? Чего надо!? — заорало оно подозрительно знакомым голосом.

Томасин изумленно моргнула. Нет. Ей показалось. Это попросту невозможно! Она не могла так далеко от бывшей тюрьмы встретить еще одного призрака тех лет. Она сошла с ума, не иначе.

— А, это ты, — лохматое создание опустило ружье и махнуло рукой, приглашая в дом, — веди ее сюда.

Отец подтолкнул зазевавшуюся девушку по направлению к двери. Она с трудом взошла по ступенькам, ноги стали совсем ватными и едва передвигались.

В помещении было тепло, натоплено небольшой печкой-буржуйкой в углу, полы устилали шкуры, а стены украшали оленьи рога и головы животных. Скорее всего, этот дом тоже когда-то служил охотникам, останавливавшимся в этих местах. Возможно, он принадлежал представителям местных племен. Отец как-то обмолвился, что знавал одного из этих индейцев еще до крушения всего. Они вместе охотились. Конечно, стоило Томасин услышать про «бабу» и «ведьму», она представила себе представительницу коренных народов, сплошь увешанную амулетами и прочей сказочной атрибутикой. Никак не Гвен.

Здесь. И Гвен мало походила на себя прежнюю. Ее лицо осунулось, неприметную, почти военную одежду она сменила на пончо грубой вязки и длинную шерстяную юбку, отпустила волосы. Будто и правда ударилась в какие-то традиционные верования. Скорее всего, она просто не нашла другой теплой одежды, обосновавшись в этом доме. В отличие от Дайаны, эта женщина никогда не уделяла внимания своему внешнему виду и не отличалась особой избирательностью.

Но Гвен Томасин, кажется, не узнала. В ее чертах ничего не дрогнуло, пока она деловито осматривала девушку, ощупывая ее холодными, жесткими пальцами. Пока они порхали перед лицом Томасин, она успела разглядеть некрасивые ожоги, покрывавшие кожу бывшего лагерного медика.

— Что с ней? — спросила Гвен у отца, — выглядит здоровой. От чего мне надо ее лечить?

— От этого, — отец отодвинул блондинку в сторону и резко рванул борт куртки на Томасин, обнажая ее живот, скрытый растянутым, грязным свитером. Гвен ошарашено округлила глаза.

Томасин все пыталась поймать ее взгляд, но тщетно.

— Пиздец, — пробормотала Гвен и затрясла подбородком, — нет-нет-нет. Ну уж дудки. Я на такое не подписывалась. Убирайтесь. Я не буду принимать роды…

— Не надо, — перебил отец, — нужно вытащить это. Ты получишь плату.

Гвен слегка покачала головой. Нахмурив белесые брови, она явно о чем-то шустро размышляла.

И что ей только наобещал отец? Деньги давно никого не интересовали.

— Ладно, — сдалась Гвен, — но подожди снаружи. Ты будешь мне мешать.

Отцу ее приказ не понравился. Он распрямил плечи и насупился, становясь еще больше, еще воинственнее, чем обычно.

— Нет, — отрезал он.

— Снаружи, — повторила Гвен, — я не работаю в присутствии посторонних.

Томасин почувствовала на своем лице взгляд Гвен и подняла глаза. Ей показалось, что женщина силится подать ей какой-то знак.

— Пап, все будет хорошо, — робко сказала она.

— Ладно, — нехотя согласился он и пригрозил Гвен, — не дури, а то я с тебя шкуру спущу.

— Ох, знал бы ты, громила, как часто я слышала подобные угрозы, — проворчала женщина ему вслед, — но шкура-то все равно при мне.