Бей или беги

Он что-то кричал ей вслед. Он был совсем близко. А у нее кончались силы. Боль подстегивала двигаться вперед, но с каждым шагом тело тяжелело.

Девушка плюхнулась в снег, выставив перед собой ладони, чтобы смягчить падение. Она выхватила из-за спины лук и стрелу. Перемазанные в лесной грязи руки не слушались и скользили, пока она натягивала тетиву. Ее трясло. Зубы стучали не то от волнения, не то от холода.

— Это для твоего же блага, Томас, — осудил отец, — не дури.

Она выстрелила. Он легко перехватил первую стрелу и сломал в своих медвежьих лапищах. Следующая вонзилась ему в плечо. Девушка стреляла, а он надвигался, только морщась, когда тонкие, заточенные пруты вонзались в его одежду, даже не достигая кожи. Некоторые падали на землю, обламываясь о грубую ткань куртки.

Вот теперь он был по-настоящему зол.

Бей или беги.

Томасин бросила лук и побежала. Брюки повлажнели, и что-то стекало по бедрам. Боль омывала ее ледяными волнами, но она уже почти не чувствовала собственное тело. Невесомое, оно парило над землей.

— Стой! — донеслось до нее. Очень вовремя.

Она едва успела затормозить, и подошвы ботинок проехались по сырой грязи, перемежавшейся с таящим снегом. У ее ног разверзлась бездна. Томасин взмахнула руками в воздухе, кое-как вернув себе равновесие.

Она обернулась.

Отец приближался к ней медленными шагами крадущегося хищника. Он знал, что жертва уже не уйдет, и торжествующая ухмылка извратила его черты. Он предвкушал удачную охоту. Эта зверушка свое отбегала. Ей больше некуда бежать.

— Папа, пожалуйста, — охрипшим голосом молила Томасин, — не нужно этого делать…

— Ты мне больше не дочь, — выплюнул он, — моя дочь не была шлюхой. Она не позволила бы, чтобы с ней это сделали.

Если бы у Томасин были силы, она бы поспорила. Но она могла только стоять с открытым ртом, пытаясь восполнить недостаток кислорода после безумной, бессмысленной гонки. Стоять и смотреть, как грузная фигура отца надвигается на нее.

Когда между ними остался один шаг, девушка вспомнила отцовские слова, его бесценные уроки и наставления. Он отрекся от нее, но успел научить.

Он любил повторять: бей или беги. Но Томасин не сделала ни того, ни другого. Она присела, вспахав пальцами рыхлую весеннюю землю, глубоко вонзила в нее ногти. А отец, не удержавший равновесия в последнем рывке, перегнулся через нее и свалился вниз. Трехпалая рука царапнула воздух над ее плечом. Тело глухо хлопнулось о землю. Томасин испуганно зажмурилась, но вскоре услышала ругань и возню. Он еще жив. А она долго не проживет, если отец сумеет выбраться из ямы, оказавшейся недостаточно глубокой, чтобы его прикончить.

— Сука! — заорал он, — тупая мелкая шлюха!

Он вдруг сделался таким разговорчивым, исторгая из себя оскорбление за оскорблением. Томасин внимала его гневному монологу, не имея возможности уйти.

— Неблагодарная тварь! Ты бы сдохла без меня! И вот чем ты мне отплатила? Ты мне даже не дочь! Я нашел тебя! Ты бы сдохла, сдохла!

Боль прочно пригвоздила Томасин к месту. У нее не было сил подняться, и она скорчилась, подтянув колени к себе, выискивая более удобное положение. Слезы брызнули из глаз. Она не знала, не имела возможности проверить, говорит ли отец правду или выдумывает, чтобы окончательно ее уничтожить. Она прижалась щекой к земле, чтобы та заглушила его злые слова.

Он говорил: слушай лес.

Лес молчал, отвечая своей величественной тишиной на все сердитые выкрики отца. Даже птицы затихли, прислушиваясь к его недовольству. Но было что-то еще: далекий рев двигателя. Хруст веток и снега под шинами, вынудившие отца наконец-то заткнуться. Он тоже услышал. Умолк. Затаился, оценивая обстановку.

Шаги.

Совсем рядом. Сначала в поле зрения девушки появились колеса, разметавшие повсюду брызги черного снега. Мотоцикл глухо завалился на бок, брошенный своим хозяином. Следом Томасин увидела перед собой тяжелые, заляпанные грязью ботинки. Ее аккуратно подняли с земли, и угол обзора сузился до ткани кожаной куртки перед лицом. Знакомый запах внушил ей обманчивое обещание безопасности. Но она все еще была начеку. Пока чужие пальцы оглаживали ее плечи, спину, путались в коротких волосах, она не теряла времени даром. У Малкольма всегда было с собой оружие.

— Боже мой, малышка, — сбивчиво пробормотал он ей в макушку, — ты жива.

И Томасин наконец-то повезло. Она выпуталась из объятий и отступила, взвесив в руке бесценный трофей. Пистолет нагрелся у мужчины под курткой и был куда теплее ее пальцев. Она подняла оружие из последних сил. Она испытала мстительное удовлетворение, наблюдая, как гаснет улыбка Малкольма, а радость на лице сменяется смятением. Он явно рассчитывал на другой прием и не ждал узреть последствия своих карательных мер. Его ошарашенный взгляд был прикован к животу девушки.

— Это… — обронил он.

— А ты как думаешь? — зашипела Томасин, — такое бывает, если насиловать женщину. Разве ты не этого добивался?

— Томасин, пожалуйста.

— Лучше скажи, почему я не должна тебя убить.