Бей или беги

Ей было плевать, что отец внизу слышит каждое их слово. Она не собиралась оправдываться перед ним и чувствовать себя виноватой. Больше нет, раз он уже все равно считает ее настолько испорченной, что предпочел попросту отречься. Сейчас ей куда важнее было получить ответы на вопросы, терзавшие ее столько времени. После этого можно и умереть спокойно.

— Тебе нужна помощь. Я отвезу тебя в…

— Нет! — взвилась Томасин, — чтобы снова посадить меня на цепь?! Я туда не вернусь. Хватит с меня твоей помощи! Зачем ты меня искал? Отвечай!

— Ладно-ладно, — Малкольм примирительно поднял ладони вверх, демонстрируя, что у него нет другого оружия, и преимущественно полностью на ее стороне, — я облажался. Очень сильно облажался. Бессмысленно просить о прощении после того, что я сделал, но я хочу хоть как-то загладить свою вину. Позволь мне исправить…

— Ничего уже не исправить! — перебила девушка, поморщившись от очередного спазма. Держать руки вытянутыми с пистолетом становилось все сложнее. Ее силы были на исходе, а горло пересохло от невыплаканных слез. — Мне конец.

— Нет, это не так, — возразил Малкольм, — в Капернауме есть хорошие врачи, оборудование и медикаменты. Если ты поедешь со мной, они сделают все правильно. После ты сможешь уйти. Я обещаю.

— А ребенок? Ты заберешь его и будешь мучить, как мучил меня?

У нее подкашивались ноги, но она силой удерживала себя в вертикальном положении. Хотя Томасин готова была сдаться, прикончить его, а после сигануть в яму, чтобы отец придушил ее голыми руками. И весь этот кошмар наконец-то закончился. Она слишком устала. Ей было до одури больно — так, что мысли становились путанными и бессвязными.

— Я не монстр, Томасин, — совсем тихо, печально сказал Малкольм, — я поступал погано с тобой, с разными людьми, но я не монстр. Дай мне шанс доказать тебе это.

— Ты убийца, — напомнила она, — ты убивал, когда мир еще был нормальным. Я знаю, я…

— Ты читала мое досье, да, — перебил ее мужчина, — но там не написано, почему я всех их убил.

— Почему?

Он отвел взгляд, и Томасин порадовалась, что с этого угла незаметно содержимое ямы. Там все еще сидел отец, подозрительно притихший, которому явно не стоило слышать ничего из их разговора. Она отрезала себе путь к отступлению. Она ведь могла выстрелить сразу, помочь отцу выбраться, умолять его о прощении и откатиться назад. Но теперь ему известно, что она и сама отчасти виновата в том, что с ней случилось, что ее многое связывало с Малкольмом. Их многое связывало. Слишком многое. Потому она жаждала услышать его исповедь. Прежде чем привести приговор в исполнение. Она давно хотела знать правду.

— Хорошо, — с тяжелым вздохом кивнул Малкольм, — у меня была младшая сестра. Однажды она пошла на вечеринку, где ее накачали наркотиками и изнасиловали. Она не смогла это пережить и покончила с собой. Ей было всего шестнадцать, как и тебе в нашу первую встречу. Я ничего не мог сделать, тогда я учился в колледже и жил в другом городе. Когда я узнал, мне сорвало крышу. Я примчался домой и нашел каждого из тех, кто сделал это с ней.

— А девушка?

— Это была ее подруга. Эта тварь снимала процесс на камеру и распространяла видео среди знакомых, — он поморщился, — зато благодаря ей я знал всех причастных в лицо.

Руки Томасин дрогнули и опустились сами собой, и теперь дуло пистолета смотрело в землю. Она прикусила губы до крови. Услышанное тронуло ее так глубоко, что она даже позабыла о боли, ставшей уже не такой острой, а приглушенной и далекой. Она могла счесть эти слова высокопарной ложью, но они звучали обезоруживающе искренне.

— Я не горжусь этим поступком, — продолжал Малкольм, — месть не вернула ее из мертвых. Мне уже было наплевать, я отказался от адвоката и признал вину. Из-за этого от меня отвернулась вся семья, все близкие и знакомые. Я убил этих ублюдков, но оказался среди еще больших отморозков в тюрьме. Выбора не было. Хочешь выжить в волчьей стае — стань ее вожаком.

Последняя деталь пазла заняла свое место. Теперь Томасин поняла смысл вычурного названия главного аттракциона павшей Цитадели. Волчья гонка. Чтобы стая могла удовлетворить жажду крови и не обратила ее против своего главаря. По словам Дайаны, эти бешеные псы его ненавидели. И как же Малкольм, должно быть, ненавидел их сам — подобных тем, кто погубил его сестру. Сестру, которую он не сберег, и, наверное, винил себя в этом. Вместо нее он взял под свою опеку другую девчонку того же возраста. Пока она не повзрослела, и в дело не впутались совсем другие чувства.

Чувства, которые теперь душили Томасин, мешая ей вытолкать из себя хоть что-то в ответ. Но ничего не приходило на ум, опустошенный недавним всплеском адреналина. Зато боль прошла, и в теле воцарилась удивительная легкость.

— Я плохой человек, Томасин, — подвел итог Малкольм, — но я пытаюсь поступить правильно, исправить то, что еще можно. Все, что я могу для тебя сейчас сделать — отвезти к врачам Капернаума. А дальше решай сама.