Бей или умри

– То есть вы могли бы вернуть меня домой в любое время?

Он склонил голову к плечу.

– Если выполнить несколько условий. Однако я назову их лишь тогда, когда ты раз и навсегда решишь, где желаешь быть.

Что ж, разумно. Сейчас оставить Тейта…

Сердце резануло.

Я поспешила запить боль новым глотком и заставила себя мыслями вернуться к разговору. Точнее, к невероятному предположению, из-за которого вообще всплыла тема иных миров.

– Мастер, скажите… вы ведь не отсюда?

Его взгляд затуманился, точно обратился вовнутрь – на очень, очень давние времена. Оро-Ич отставил наполовину полную пиалу и пальцем провёл себе по нижней губе тем жестом, каким мама иногда ощупывала тоненький шрамик на ключице, единственный, который не трогала ни биокинезом, ни хирургией.

– Лагон – земля странников, – наконец произнёс мастер после долгой паузы. – Так было уже в те времена, когда здесь появился я. Скажи откровенно, Трикси Бланш, что ты думала об этом мире в первые дни? Каким он показался тебе?

Я задумалась, вспоминая; потом призналась слегка неловко:

– Жестоким и диким. И агрессивным, пожалуй.

Оро-Ич прикрыл глаза, соглашаясь. На сей раз молчание тянулось почти неприлично долго.

– Мой мир, – заговорил он потом, – отличался довольно сильно. Тысячи планет, миллиарды судеб… Мы успели изжить войны, голод и болезни; насилие над разумом, а тем более над телом давно отошло в прошлое. По крайней мере, так говорили, – добавил он с едва ощутимой иронией. – И вот я, не закончив обучения и не вступив даже в пору зрелости, оказался в Лагоне, попал в жерло очередной бойни, когда не успели остыть кости прежней цивилизации. Да, все три материка были ещё населены, однако правили там три мастера: жестокость, дикость и алчность.

Я представила его юным, воспитанным бесконечно более высокой цивилизацией и столь же влекущим, как сейчас, и по спине у меня пробежал холодок.

– И как же вы?.. – Я снова осеклась, не договорив.

Из-под белёсых ресниц плеснуло расплавленным золотом, и купол вокруг меня рефлекторно сомкнулся, не впуская чужие воспоминания – даже теперь, спустя немыслимое количество лет причиняющие дискомфорт.

– Призвавшая меня не столько искала силы и удовольствий, сколько утоляла любопытство, – мягко-мягко ответил мастер, будто боялся повредить мне словами. – Сперва мы долго, очень долго беседовали; мои размышления удивляли и развлекали её. Я же медленно осознавал, сколько внутри меня самого алчности до жизни, сколько дикости и жестокости.

Ох… Это многое объясняло.

Всё-таки не зря мне казалось, что идеи и принципы, которые Оро-Ич постепенно прививал в Лагоне, сильно обогнали в гуманитарном плане не только этот мир, но и мой родной. Взять хотя бы свободный обмен научной информацией – нам до такого ещё расти и расти.

Мастер искоса посматривал на меня; из его пиалы, отставленной и забытой, азартно и совершенно бесшумно лакали шрахи, сталкиваясь носами.

– Ты думаешь обо мне слишком хорошо, Трикси Бланш, – качнул головой Оро-Ич. – Я совершил достаточно ошибок и продолжаю их совершать.

– Например, как с той болезнью, которая передаётся через взгляды?

Он сощурился, явно считывая мои воспоминания; мысли на мгновение спутались.

– Ингиза часто делает поспешные выводы. Я не создавал болезнь, точнее, создавал не болезнь; однако, признаюсь, в те времена я был ещё слишком неопытен и упустил из своих рук опасную магию. Её извратили, использовали, и целый материк опустел. А ведь мне казалось, что я сотворил нечто прекрасное, что приблизит этот мир к моему… – Мастер ненадолго умолк. – Сейчас моей силы хватит, чтобы очистить горы от свободных кланов или поднять со дна океана затонувшие земли. Но будет ли это благом? Я силён, Трикси Бланш, но не всеведущ; я не могу принять на себя эту тяжесть – решать за всех. И ещё… – понизил он голос, и меня пробрало дрожью. – Я долго искал свой истинный мир. И однажды нашёл его – десятки планет, выжженных и остывших, миллиарды оборвавшихся судеб. Что погубило его, мне неведомо.

Никаких выводов вслух мастер не сделал, но этого и не требовалось – мораль лежала на поверхности. Долгое время он изменял Лагон по образу и подобию родного мира, а затем увидел, к чему может привести такой путь.

Наверное, кто угодно мог отчаяться и опустить руки. Или ожесточиться. Или сойти с ума.

А он продолжал действовать.

– Женщина, которая вас призвала… – медленно проговорила я, не зная, как вернуться к разговору, с чего заново начать.

– Мертва.

– А…

Я осеклась.

«А другие?»

«Ваши друзья?»

«Семья?»

«Вы кого-то любили тогда?»

Нет. Язык не повернётся спросить – слишком личное, слишком выстраданное. Мне, эмпату, и раньше было почти болезненно ясно, какая бездна возраста и опыта лежит между нами, но сейчас я прочувствовала её иначе. Точно ступила наугад во мраке – и ухнула в пустоту, и лечу, кувыркаясь, вниз, а дна всё нет. Сколько потерь и смертей он перенёс, сколько раз наблюдал, как рушится мир…

Немыслимо, буквально немыслимо – пытаешься представить, а разум отказывает.

– Тебя что-то удивляет, Трикси Бланш?

Хороший вопрос.